Александр I (часть 1)

— Император Всероссийский, старший сын Цесаревича Павла Петровича и Великой Княгини Марии Феодоровны (принцессы Виртембергской), род. в С.-Петербурге, в Зимнем дворце, 12-го декабря 1777 года; 28-го сентября 1793 года вступил в брак с Баденской принцессой Луизой-Марией-Августой, нареченной при святом миропомазании Елисаветой Алексеевной; Наследником Цесаревичем сделался 6-го ноября 1796 года; вступил на престол 12-го марта 1801 года; скончался в Таганроге 19-го ноября 1825 года; имел двух дочерей: 1) Марию Александровну, родившуюся 8-го мая 1799 года и скончавшуюся 27-го июля 1800 года, и 2) Елисавету Александровну, род. 3-го ноября 1806 года и скончавшуюся 30-го апреля 1808 года.

Великий Князь Александр Павлович (1777—1796).

После тревожных сентябрьских дней 1777 года, когда небывалое в летописях Петербурга наводнение грозило столице гибелью, настало для Императрицы Екатерины радостное событие. В понедельник, 12-го декабря, в девять и три четверти часа утра, Великая Княгиня Мария Феодоровна разрешилась от бремени сыном, которому дано, по желанию Императрицы, имя Александра, в честь Александра Невского, святого народного для России и для Петербурга в особенности. Династия, наконец, упрочилась, а вместе с тем для Императрицы представлялась в будущем возможность назначить себе наследника по сердцу. Крещение Александра Павловича совершено было 20-го декабря; восприемниками его были заочно Император Римский Иосиф II и король Прусский Фридрих Великий. Таким образом, будущий творец Священного Союза уже с колыбели связан был духовным родством с венценосцами Австрии и Пруссии. Затем начался целый ряд великолепных придворных и народных празднеств, данных Императрицей и ее вельможами. "До поста осталось каких-нибудь две недели, — писала в феврале 1777 года Екатерина Гримму, — и между тем у нас будет одиннадцать маскарадов, не считая обедов и ужинов, на которые я приглашена. Опасаясь умереть, я заказала вчера свою эпитафию".

С первых же дней жизни Великого Князя Александра Павловича державная бабка всецело предалась мысли воспитать продолжателя великих дел ее славного царствования, называя его в своей переписке будущим венценосцем (porteur de couronne en herbe). Признавая сына и невестку неспособными воспитать будущего русского Государя, Екатерина, как глава Императорского дома, считала свои правом и обязанностью взять на себя заботы по его воспитанию, в надежде видеть в нем впоследствии воплощение лучших своих дум и стремлений. Она лелеяла его детство, назначала ему наставников и руководила его учением, сосредоточивая на нем самую горячую нежность, заботливость и никогда не теряемый из виду династический интерес.

Александр Павлович в первые годы его младенчества был вверен попечению генеральши Софии Ивановны Бенкендорф (урожденной Левенштерн), вдове Ревельского коменданта. Выбор няни был весьма удачен. Эго была жена первого камердинера Великого Князя: Прасковья Ивановна Гесслер, родом англичанка, женщина редких достоинств; она передала хорошие привычки и наклонности своему питомцу, который приобрел от нее любовь к порядку, простоте и опрятности, и навсегда сохранил к ней благоговейное уважение. Екатерина также отзывалась с большим уважением о г-же Гесслер; восхваляя в 1793 году физическое и моральное воспитание Великого Князя Александра, Императрица сказала своему секретарю Храповицкому: "Если у него родится сын и той же англичанкой так же семь лет воспитан будет, то наследие престола Российского утверждено на сто лет. Какая разность между воспитанием его и отцовским".

Екатерина приступила к делу физического воспитания своего внука во всеоружии научных знаний и опытности, и оно не оставляло желать ничего лучшего. Прежде всего Императрица позаботилась о том, чтобы закалить здоровье своего внука. "Как только господин Александр родился, — писала Екатерина в 1778 году шведскому королю Густаву III, — я взяла его на руки, и после того как его вымыли, унесли в другую комнату, где и положили на большую подушку. Его обвернули очень легко, и я не допустила чтобы его спеленали иначе как посылаемая при сем кукла. Когда это было сделано, то господина Александра положили в ту корзину, где кукла, чтобы женщина, при нем находившаяся, не имела никакого искушения его укачивать: эту корзину поставили за ширмами на канапе. Убранный таким образом господин Александр был передан генеральше Бенкендорф; в кормилицы ему была назначена жена молодца садовника из Царского Села, и после крещения своего он был перенесен на половину его матери, в назначенную для него комнату. Это — обширная комната, посреди которой расположен на четырех столбах и прикреплен к потолку балдахин, и занавесы, под которыми поставлена кровать господина Александра, окружены балюстрадой, вышиною по локоть; постель кормилицы за спинкой балдахина. Комната обширна, для того чтобы воздух в ней был лучше; балдахин посреди комнаты, против окон, для того чтобы воздух мог обращаться свободнее вокруг балдахина и занавесок. Балюстрада препятствует приближаться к постели ребенка многим особам за раз; скопление народа в комнате избегается и не зажигается более двух свечей, чтобы воздух вокруг него не был слишком душным; маленькая кровать господина Александра, так как он не знает ни люльки, ни укачивания, — железная без полога; он спит на кожаном матрасе, покрытом простыней, у него есть подушечка и легкое английское одеяло; всякие оглушительные заигрывания с ним избегаются, но в комнате всегда говорят громко, даже во время его сна. Тщательно следят, чтобы термометр в его комнате не подымался никогда свыше 14 или 15 градусов тепла. Каждый день, когда выметают в его комнате, ребенка выносят в другую комнату, а в спальне его открывают окна для возобновления воздуха; когда комната согреется, господина Александра снова приносят в его комнату. С самого рождения его приучили к ежедневному обмыванию в ванне, если он здоров... Как скоро только весною воздух сделался сносным, то сняли чепчик с головы господина Александра и вынесли его на воздух; мало-помалу приучили его сидеть на траве и на песке безразлично, и даже спать тут несколько часов в хорошую погоду, в тени, защищенный от солнца. Тогда кладут его на подушку, и он отлично отдыхает таким образом. Он не знает и не терпит на ножках чулок и на него не надевают ничего такого, что могло бы малейше стеснять его в какой-нибудь части тела. Когда ему минуло четыре месяца, то чтобы его поменьше носили на руках, я дала ему ковер... который расстилается в его комнате... здесь-то он барахтается, так что весело смотреть. Любимое платьице его, это — очень коротенькая рубашечка и маленький вязаный очень широкий жилетик; когда его выносят гулять, то сверх этого надевают на него легкое полотняное или тафтяное платьице. Он не знает простуды".

В заключение Екатерина говорит, что Александр полон, велик, здоров и очень весел, и не кричит почти никогда (il est gros, grand, bien portant et fort gai, et ne criant presque jamais).

Из этих строк очевидно, с какой любовью и заботливостью с самого рождения своего старшего внука Екатерина входила во все подробности физического воспитания Александра, направляя его самым рациональным образом.

Не долго Александр Павлович оставался одиноким без товарища. Екатерина с нетерпением поджидала появления второго внука; "мне все равно, — говорила она, — будут ли у Александра сестры, но ему нужен младший брат". Желания Императрицы вскоре осуществились: 27-го апреля 1779 года у Марии Феодоровны родился второй сын. "Этот чудак, — писала Екатерина Гримму, — заставлял ожидать себя с половины марта и, двинувшись наконец в путь, упал на нас как град в полтора часа... но этот слабее брата и при малейшем холоде прячет нос в пеленки". В это время Екатерина задумала уже знаменитый греческий проект, и потому при крещении дано ему имя Константин. "У меня спросили, — писала по этому поводу Екатерина, — кому быть восприемником. Всего бы лучше любезнейшему другу моему Абдул-Гамиду, — отвечала я; но так как турку нельзя крестить христианина, то, по крайней мере, сделаем ему честь и назовем младенца Константином... И вот я справа с Александром, а слева с Константином".

Второй внук также поступил на ближайшее попечение бабушки и, следовательно, к нему применили тот же метод физического воспитания, как и к Александру. С тех же пор, как братья могли предаться совместно своим детским играм, они, по желанию Екатерины, остались неразлучными.

Воспитание Великого Князя Александра Императрица старалась поставить на высоту современных ей педагогических требований.

Попечителем при обоих Великих Князьях Александре и Константине Павловичах Екатерина назначила генерал-аншефа Николая Ивановича Салтыкова. Это был ловкий, но ограниченный царедворец, весьма твердо знавший придворную науку. Отличительной чертой его характера была угодливость. По грубому выражению одного из сотрудников Салтыкова по воспитанию, Александра Павловича, Массона, его главным делом при Великих Князьях было предохранить их от сквозного ветра и засорения желудка. Наружность его была не привлекательная. Современник изображает его человеком небольшого роста, с огромной головой, невзрачным и неуклюжим, тщедушным, хворым, с постоянной гримасою на лице. Нельзя предположить, чтобы Екатерина придавала какое либо особое значение воспитательным качествам Салтыкова; выбор ее был, вероятно, вызван тем обстоятельством, что Салтыков был в милости у великокняжеской четы, заведуя их двором уже 10 лет (с 1773 года). Екатерина не могла не заметить искусства, с которым пробирался Салтыков между подводными камнями, которыми усеяна была дорога между большим и малым дворами. Говорят, что при этом случае он умел умерять выражение неудовольствия, которое ему поручалось передать, а с другой стороны — смягчал и ответы сына, докладывая о них матери так, что обе враждующие стороны оставались им довольны. Вообще Салтыкову предназначалась роль ширмы, за которой скрывалась венценосная бабушка. Притом, нельзя упустить из виду еще и то обстоятельство, что Екатерина могла положиться на эту ширму, а этим свойством Салтыкова нельзя было пренебрегать при существовавшей тогда обстановке придворной жизни.

Императрица продолжала по-прежнему лично входить во все подробности воспитания своих внуков. Это видно из подробного наставления о воспитании Великих Князей, написанного Екатериною для Салтыкова и врученного ему 13-го марта 1784 года при особом рескрипте. В этом рескрипте Императрица говорит: "Богу благодарение! Неоспоримо, что природное сложение Их Высочеств, здоровье их и качества души и ума соответствуют в полной и редкой мере принятому об них попечению. Старшему приспело уже время перейти из присмотра младенчеству сродственного, в руководство отроку отродию его приличное. Брать его по привычке и горячей любви между ними, да будет неразлучен со старшим братом, которого пример ему нужен и полезен". Затем Екатерина переходит к самому Салтыкову, мотивируя свой выбор следующим образом: "В главные приставники над воспитанием искали мы особу добронравную, поведения основанного на здравом рассудке и честности, и который с детьми умел бы обходиться приятно и ласково. Уверены мы, что вы, соединяя в себе сии качества, ревность ваша к добру и испытанную вашу честность употребите в служении, в котором по великой его важности будете руководимы единственно нами во всех случаях".

В марте 1785 года, Екатерина сообщает в следующих выражениях известие о мероприятиях своих по воспитанию внуков: "Господа Александр и Константин между тем перешли в мужские руки и в их воспитании установлены неизменные правила (leur éducation а reçu des règles immuables); но они все-таки приходят прыгать вокруг меня и мы сохраняем прежний тон, смею утверждать, что эти дети подают очень великие надежды (j'ose affirmer que ce sont des enfants de la plus grande espérance)".

Назначив верного человека главным приставником при внуках, Екатерина озаботилась приисканием способного исполнителя своих педагогических предначертаний. Выбор ее остановился на швейцарском гражданине Лагарпе; это был человек, преисполненный гуманными взглядами философов 18-го века, неподкупной честности и независимого характера.

Выбор Лагарпа состоялся при следующих обстоятельствах: в 1782 году Лагарп был избран Гриммом, чтобы сопутствовать в Италии брату фаворита Александра Дмитриевича Ланского. Ум и здравый смысл Лагарпа, по отзыву Екатерины, очаровал присутствующих и отсутствующих, и Императрица пожелала, чтобы он сопровождал порученного его попечению молодого человека до Петербурга. Путешественники прибили в Петербург в начале 1783 года и Лагарп назначен состоять кавалером при Великих Князьях; назначение его совпало с переходом их от женского надзора к мужскому. Преподавание Лагарпа началось с французского языка. 10-го июня 1784 года Лагарп представил Императрице обширную записку, как бы педагогическую исповедь, в которой изложил, какие предметы и при помощи каких пособий он может и должен преподавать Великим Князьям. Записка Лагарпа, дополняющая собою инструкцию Екатерины, и решила его судьбу. Императрица вполне одобрила записку и написала: "действительно, кто составил подобный мемуар, тот способен преподавать не только один французский язык". В следствие этого Лагарп был официально признан наставником Великих Князей с увольнением от должности кавалера.

"Провидение, по-видимому, возымело сожаление над миллионами людей, обитающих Россию",—пишет Лагарп в своих записках, отступив на этот раз от обычной скромности,—"но лишь Екатерина могла пожелать, чтобы ее внуки были воспитаны как люди".

С первых же дней появления республиканца при дворе Екатерины, он сделался задушевным другом и любимым наставником своего царственного воспитанника, проявлявшего к нему трогательную привязанность. Чувства искренней любви и благодарности к Лагарпу неизменно сохранились в сердце Александра до конца его земного поприща.—"Я вам обязан тем, что я знаю (Je vous dois le peu de ce que je sais)", писал Александр Лагарпу 16-го января 1808 года. — "Tout ce que je sais et tout ce que peut-être je vaux, c'est à M-r Laharpe que je le dois", сказал Император Александр в 1814 году, представляя Лагарпа Прусскому королю и его сыновьям. Подобный же отзыв и в ту же эпоху слышал и Михайловский-Данилевский и записал его в свой дневник: "Никто более Лагарпа, — сказал Александр, — не имел влияния на мой образ мыслей. Не было бы Лагарпа, не было бы Александра". Те же, мысли высказал Александр уже в І796 году князю Адаму Чарторижскому, отзываясь о Лагарпе, как о человеке высоких добродетелей, истинном мудреце, строгих правил, сильного характера, которому он обязан всем, что в нем есть хорошего, всем что он знает; ему в особенности, утверждал Александр, он был обязан теми началами правды и справедливости, которые он имеет счастье носить в своем сердце, куда внедрил их его наставник. Лагарп также душевно привязался к своему даровитому ученику. По мнению его, Александр родился с самыми драгоценными задатками высоких доблестей и отличнейших дарований. "Ни для одного смертного, — сказал в 1815 году Лагарп Михайловскому-Данилевскому, — природа не была столь щедра. С самого младенчества замечал я в нем ясность и справедливость в понятиях (justesse d'idées)". Вообще и тогда еще Лагарп не мог без восхищения говорить о питомце своем.

Екатерина вполне доверяла Лагарпу и неоднократно выражала сочувствие и одобрение содержанию читанного им курса, каждый отдел которого ею тщательно просматривался. "Будьте якобинцем, республиканцем, чем вам угодно, — сказала ему однажды Екатерина, — я вижу что вы честный человек, и этого мне довольно; оставайтесь при моих внуках и ведите свое дело так же хорошо, как вели его до сих пор".

При всех своих достоинствах Лагарп не был, конечно, чужд и недостатков: он сам признавал себя идеалистом и теоретиком, знакомым более с книгами, нежели с людьми. Только впоследствии, когда, по возвращении в отечество, Лагарп столкнулся с жизнью и страстями человеческими и приобрел не достававшую ему жизненную и политическую опытность, он отказался от многих либеральных увлечений и теоретических умозаключений. В 1802 году он начал даже усматривать величайшее благо в разумном самодержавии, и в этом новом духе преподавал Александру наставления.

Современники встретили выбор главного наставника Александра не вполне сочувственно. Однажды юный Великий Князь, бросаясь на шею к Лагарпу, был осыпан пудрой с его парика — и когда Лагарп сказал: "посмотрите, любезный князь, на что вы похожи", Александр отвечал: "все равно; никто меня не осудит за то, что займу от вас". Как раз в этом и ошибся Александр. Вигель, относящийся в своих воспоминаниях вообще враждебно к преобразовательной деятельности Александра, разразился в них следующей филиппикой против Лагарпа, которая заслуживает внимания как отголосок мнения всех тогдашних приверженцев старых порядков: "Воспитание Александра, — пишет Вигель, — было одной из великих ошибок Екатерины; образование его ума поручила она женевцу Лагарпу, который, оставляя Россию, столь же мало знал ее, как в день своего прибытия и который карманную республику свою поставил образцом будущему самодержцу величайшей Империи в мире. Идеями, которые едва могут развиться и созреть в голове двадцатилетнего юноши, начинили мозг ребенка. Но не разжевавши их, можно сказать, не переваривши их, призвал он их себе на память в тот день, в который начал царствовать".

Нет сомнения, что другой современник Крылов в басне: "Воспитание льва" также намекает на неправильное воспитание Александра. Орел, воспитывая львенка, обучает его, к ужасу звериного света, вить гнезда; в заключение рассказа баснописец приводит нравоучение, что важнейшая наука для царей знать свойство своего народа и выгоды земли своей.

А. С. Стурдза, консервативный образ мыслей которого достаточно известен, высказывается более снисходительно относительно Лагарпа, величая его Аристотелем новейшего Александра; он признает за ним заслугу в том, что он внушил и глубоко внедрил в сердце своего воспитанника религиозное уважение к человеческому достоинству — качество, драгоценное для Монарха вообще — и незаменимое для самодержца. ("Ce qu'il sut lui inspirer et graver profondément dans son coeur, ce fut un respect religieux pour la dignité de l'homme, qualité précieuse dans un souverain, inappréciable dans un autocrate").

Коснувшись вкратце воспитательной роли Лагарпа, необходимо сказать несколько слов и о прочих наставниках Александра.

Законоучителем и духовником, или как значится в придворных календарях того времени: наставником в христианском законе, Императрица избрала протоиерея Андрея Афанасьевича Самборского. Он занимал эту должность с 1784 года до обручения Великого Князя в 1793 году. Прекрасный выбор Екатерины не раз подвергался осуждению. Доныне историки осуждают Самборского в том, что он не умел сообщить своему царственному ученику истинного понимания духа православной церкви; на него смотрели, как на человека светского, лишенного глубокого религиозного чувства. Обвинения эти не могут быть признаны справедливыми. Неблагоприятные отзывы о Самборском отчасти вызваны были, вероятно, отзывами Императора Александра, заметившего впоследствии относительно своих юношеских религиозных чувств следующее: "Я был, как и все мои современники, не набожен". Но этот взгляд навеян позднейшими религиозными увлечениями Императора Александра, и еще вопрос была ли эта вновь обретенная набожность полезнее государству душевного настроения юношеских годов Великого Князя. Наставления Самборского преисполнены были, напротив того, истинно христианским духом; об этом свидетельствует вся переписка Самборского, и нелицеприятный суд истории должен призвать, что законоучитель, избранный Великой Екатериной, который учил Великого Князя: находить во всяком человеческом состоянии — своего ближнего, и тогда никого не обидите, и тогда исполнится закон Божий", — вне всякого сомнения, стоял вполне на высоте своего призвания. Поэтому, наперекор вышеупомянутому взгляду, позволительно, напротив того, утверждать, что именно благодаря влиянию Самборского окрепло религиозное чувство Александра Павловича. Недоброжелателей и завистников Самборского, конечно, смущало и то обстоятельство, что Императрица, во внимание к долголетнему пребыванию его за границей, разрешила ему носить светскую одежду и брить бороду. После этого легко было обвинять Андрея Афанасьевича в некотором умышленном отступлении от чистоты православия; к тому же этому бритому, образованному законоучителю поручено было преподавать Великим Князьям и английский язык — пример, едва ли не единственный в истории русской педагогии.

Обратимся теперь к второстепенным деятелям, призванным к участию в деле воспитания Великого Князя Александра. Генерал-поручик Александр Яковлевич Протасов, родственник графа Александра Романовича Воронцова, состоял при Великом Князе в звании придворного кавалера, т.е. воспитателя. Он пользовался расположением Императрицы за усердное и добросовестное исполнение своих обязанностей и, вероятно, обратил на себя ее внимание, будучи еще новгородским губернатором, твердым и человеколюбивым образом действий при усмирении взбунтовавшихся в 1783 году крестьян. Массон отзывается в своих записках о Протасове крайне неуважительно, называя его "borné, mystérieux, bigot, pusillanime". Дневные записки Протасова и переписка его свидетельствуют, что отзыв Массона не может быть признан справедливым. Из записок Протасова видно, что он, как верный сын православной церкви и строгий хранитель дворянских преданий и сложившихся форм русской общественной жизни, не сходился в политических взглядах с Лагарпом; он называл его "человеком, любящим народное правление", хотя, впрочем, с честнейшими намерениями. Свободомыслие Лагарпа признавалось Протасовым опасным и вредным для Великого Князя. В одном только деле у этих двух непримиримых антагонистов проявлялось трогательное единодушие: в старании внушить Александру любовь и уважение к отцу, сблизить его с ним. Когда, в начале августа 1796 г., Протасов расстался с своим воспитанником, родители его благодарили Александра Яковлевича за то, что он возвратил им сына ("Ils m'ont tous deux remercié pour leur avoir rendu leur fils"). Что же касается до нравственных добродетелей, которые Протасов старался привить Великому Князю, то едва ли между ним и Лагарпом могло существовать разногласие; строгость предъявляемых ими требований была одинакова. Не подлежит сомнению, что Протасов своими советами и внушениями неоднократно оказывал благотворное влияние на сердце и совесть Великого Князя.

Преподавателями наук были избраны: по русской словесности и истории известный писатель Михаил Никитич Муравьев, по ботанике знаменитый Паллас, по физике академик Крафт, по математике полковник Массон.

Заботы Екатерины о воспитании Александра не ограничились выбором наставников и сочинением известного наставления. Она сама взяла перо в руки, чтобы создать полезную для внуков детскую библиотеку. Таким образом появилась "Бабушкина азбука", которая и составила библиотеку Великих Князей Александра и Константина Павловичей. Азбука заключает в себе повести и беседы, пословицы и поговорки, сказку о царевиче Фивее; кроме того, в ней занимает выдающееся место изложение событий русской истории от начала Российского государства до первого нашествия татар на Россию (с 862 по 1224 год). Предназначая свой труд для назидания внуков, Императрица изложила события в таком виде, чтобы они действовали благотворно на воображение детей и служили для них примерами.

Приготовляясь на исходе 1786 года к путешествию в Новороссию и в Крым, Екатерина намеревалась взять с собой обоих внуков: Александра и Константина, чтобы познакомить их с Россией. Цесаревич и Великая Княгиня Мария Феодоровна оскорбились этим намерением и в почтительном письме просили оставить Великих Князей в Петербурге. Екатерина отвечала: "Дети ваши принадлежат вам, но в то же время они принадлежат и мне, принадлежат и государству. С самого раннего детства их я поставила себе в обязанность и удовольствие окружать их нежнейшими заботами. Вы говорили мне часто и устно, и письменно, что мои заботы о них вы считаете настоящим счастьем для своих детей и что не могло случиться для них ничего более счастливого. Я нежно люблю их. Вот как я рассуждала: вдали от вас для меня будет утешением иметь их при себе. Из пяти трое (т.е. все дочери) остаются с вами; неужели одна я, на старости лет, в продолжение шести месяцев, буду лишена удовольствия иметь возле себя кого-нибудь из своего семейства?" Царственная бабушка осталась непреклонной и отъезд Великих Князей был решен бесповоротно. Но злой рок распорядился иначе: Великий Князь Константин заболел корью и 7-го января 1787 года, Екатерина должна была выехать из Петербурга одна. Однако, к концу путешествия, Императрица вытребовала к себе обоих внуков в Москву; отъезд Их Высочеств из Царского Села состоялся 22-го мая.

Любопытно проследить за это время начавшуюся уже ранее детскую переписку Александра и Константина с державной бабушкой; она, за немногими исключениями, велась на русском языке. Достаточно одного беглого обзора ее, чтобы убедиться, насколько в этих письмах ярко обрисовываются будущие особенности характера обоих Великих Князей. Первые записочки Александра к державной бабушке относятся к самым ранним годам его детства; затем переписка обоих Великих Князей длилась в продолжение всего путешествия Императрицы в Крым. Сравнивая между собой письма Александра и Константина, нельзя не обратить внимания на заключительные слова их. Александр пишет: "Я люблю вас всем сердцем и душою. Целую ваши ручки и ножки (иногда прибавлялось и маленький пальчик), ваш нижайший внук Александр". Константин придает окончанию своих писем совершенно иной оборот; всякие нежности отсутствуют; он пишет: "Я пребываю ваш, бабушка, покорнейший внук Константин". Во французских письмах замечается тот же характер. Константин пишет: "Je suis, avec respect, votre très obéissant petit fils". Александр же оканчивает свои нежные послания бабушке следующим образом: "Je baise vos mains et vos pieds. Votre très humble et très obéissant petit fils".

С 1790 года Екатерина была озабочена приисканием подходящей невесты для Великого Князя Александра Павловича. Доверенным лицом Императрицы по этому важному делу был будущий государственный канцлер граф Николай Петрович Румянцев. Окончательно выбор ее остановился на дочери маркграфа Баденского Луизе-Августе. 30-го октября 1792 года принцесса прибыла в Петербург в сопровождении младшей сестры Фредерики-Доротеи. "L'aînée plus on la voit et plus elle plaît", писала Екатерина Румянцеву; Великий Князь Александр оказался того же мнения. По замечанию Протасова, невеста, для него избранная, как нарочно для него создана. 9-го мая 1793 года состоялось миропомазание 14-летней принцессы Луизы, которая наречена Великой Княжной Елисаветой Алексеевной·. 10-го мая последовало обручение с Великим Князем Александром Павловичем, а 28-го сентября того же года — бракосочетание. "C'est Psyché unie à l'Amour", замечает восторженно Екатерина в своей переписке.

В дневных записках своих Протасов 15-го ноября 1792 года записал следующее: "Мой воспитанник — честный человек, прямой христианин, доброты души его нет конца, телесные доброты его всем известны. Невеста, ему избранная, как нарочно для него создана. Если Александр Павлович имеет некоторые слабости, яко то — праздность, медленность и лень, имею надежду, что хорошие его качества переработают отчасти его недостатки... Если вперед при нем будет хороший человек, не сомневаюсь нимало, чтоб он еще лучше сделался".

Нельзя не пожалеть, что Императрица несколько поспешила с браком 16-летнего внука; вредные последствия этого преждевременного шага не замедлили отозваться на не окончившем еще свое воспитание юноше. Любопытно проследить по запискам Протасова замеченные им, по этому случаю, в своем воспитаннике в разное время перемены. "Александр Павлович отстал нечувствительно от всякого рода упражнений; пребывание его у невесты и забавы отвлекли его высочество от всякого прочного умствования... он прилепился к детским мелочам, а паче военным... подражал брату, шалил непрестанно с прислужниками в своем кабинете весьма непристойно... Причина сему — ранняя женитьба и что уверили его высочество, будто уже можно располагать самому собою... его высочество, совершенно отстав от упражнений, назначенных с учителями, упражнялся с ружьем и в прочих мелочах... Сколько ни твердил я до окончания сего года, что праздность есть источник всех злых дел, а между тем лень и нерадение совершенный делают ему вред. Вот как.", заключает Протасов, "к сожалению моему окончился 16-й год и наступил 17-й".

В переписке А. Я. Протасова с графом А. Р. Воронцовым встречаются по этому же предмету еще более резкие отзывы огорченного положением дел воспитателя.

Хотя Екатерина и была, по-видимому, полновластной распорядительницей воспитания Великого Князя Александра, но она не имела возможности совершенно отстранить от него влияние родителя. Императрица предвидела это неизбежное зло уже вскоре после рождения внука, и в 1778 году писала Гримму: "Во всяком случае из него выйдет отличный малый. Боюсь за него только в одном отношении, но об этом скажу вам на словах. Домекайте (à bon nez salut)". Предвидение Екатерины, к сожалению, оправдалось вполне. Со вступлением Александра в юношеский возраст, отцовское влияние неизбежным образом усилилось и внесло новые противоречия в дело воспитания. "Le père prend toujours plus d'ascendant sur les fils", — пишет Протасов в 1796 году. Для верной оценки характера Александра, каким он проявился впоследствии, во время его самодержавства, нельзя упустить из вида указанное выше обстоятельство и должно принять в соображение, что ему суждено было провести детство и юность между двумя противоположными полюсами: гениальной бабкой и гатчинской кордегардией. Привязанности Александра мучительным образом делились между Екатериной и его родителями. Ему приходилось угождать то одной, то другой стороне и беспрестанно согласовать несхожие вкусы, скрывая, по необходимости, свои чувства. Влияние этих впечатлений можно проследить и в характере Александра Павловича; ему никогда не удалось отрешиться, во всех своих начинаниях, от некоторой присущей ему двуличности и скрытности, соединенных с недоверием вообще к людям, — недостатки, развившиеся под влиянием обстановки, среди которой он возмужал. Таким образом в уме Александра постепенно вкоренялась двойственность в делах и в мыслях, которая преследовала его затем в продолжение всей его жизни.

Гатчинская кордегардия привила Александру еще другое зло: увлечение фронтом, солдатской выправкой, парадоманией. Усмотрев в выправке существенную сторону военного дела и свыкнувшись с подобным взглядом, он впоследствии перещеголял в этом искусстве даже брата Константина, которого нельзя, однако, заподозрить в равнодушии к этой, излюбленной им уже с детства, специальности. В 1817 году Цесаревич Константин Павлович писал генерал-адъютанту Сипягину: "Ныне завелась такая во фронте танцевальная наука, что и толку не дашь... я более 20-ти лет служу и могу правду сказать, даже во время покойного Государя был из первых офицеров, а ныне так премудрено, что и не найдешься".

Великий Князь Александр, совместно с братом, ежегодно все более и более привлекались Цесаревичем к экзерцициям гатчинских войск. "Должен сознаться,— писал Александр Лагарпу 27-го октября 1795 года, — что, к сожалению, прошлое лето мало доставило мне времени для занятий. Главным развлечением служили слишком частые маневры, учения и парады в Павловске, ибо вместо одного раза в неделю, как мы ездили в предыдущие годы, мы бывали до трех, а иногда и до четырех раз в это лето, а по вторникам и пятницам по обыкновению; сочтите, что оставалось". В следующем затем году фронтовые занятия Великого Князя еще более расширились, окончательно отвлекая его от всяких научных занятий. "Нынешним летом могу действительно сказать, — писал Александр Лагарпу 13-го октября 1796 года, — что я служил, ибо, представьте себе, каждый день, в 6 часов утра, мы должны были ездить в Павловск и оставаться там до первого часа, а часто даже и после обеда, не исключая воскресных и праздничных дней, с тою разницей, что в эти дни мы имели время возвращаться в Царское Село к обедне".

Служба при гатчинских войсках причинила Александру еще одно зло: она вызвала глухоту левого уха. "Я в молодости стоял близ батареи, — рассказывал Император Александр в 1818 году, — от сильного гула пушек лишился слуха в левом ухе". Эти слова Государя тогда же записанные очевидцем флигель адъютантом Михайловским-Данилевским, доказывают несправедливость того известия, по которому виновницей глухоты Александра Павловича является будто бы, Екатерина, желавшая приучить внука еще в младенчестве к игрушечным выстрелам и вызвавшая этой неосторожностью повреждение в неокрепшем еще слуховом нерве будущего Императора.

Протасов в своей переписке упоминает впервые о глухоте Александра Павловича в письме от 18-го мая 1794 года и замечает, что он упорно отказывается от совета докторов Рожерсона и Бека, уклоняется вместе с тем от всякого пользования лекарствами.

Что же это были за гатчинские войска, в которых Александр научился уму-разуму "по нашему, по-гатчински", и олицетворявшие собой как бы государство в государстве. Екатерина всегда опасалась для своих внуков неправильной постановки военного обучения: "понеже все касательно службы,— писала Императрица, вероятно, H. И. Салтыкову, — не есть и быть не может детской игрушкой". Но в действительности обстоятельства сложились иначе. По какому-то необъяснимому недоразумению или упущению, Екатерина с 1782 года допустила постепенное сформирование и усиление гатчинских войск, образованных из всех трех родов оружия, и таким образом, среди российской армии, могли, на законном оснований, появиться какие-то обособленные войска, устроенные по прусскому образцу и походившие на карикатуру уже отживших свое время Фридриховских порядков. Организация, обмундирование и обучение гатчинцев не имели ничего общего с порядками, существовавшими в правительственных российских войсках. В 1796 году гатчинские войска состояли уже из шести батальонов пехоты, егерской роты, четырех кавалерийских полков (жандармского, драгунского, гусарского и казачьего) и пешей, и конной артиллерии. Всего, по списку 6-го ноября 1796 года, в них числилось 2399 человек (в том числе 19 штаб- и 109 обер-офицеров).

Личный состав гатчинских войск был более чем Плачевный. Один из современников отзывается о Гатчинских офицерах следующим нелестным образом: "Это были по большей части люди грубые, совсем не образованные, сор нашей армии: выгнанные из полков за дурное поведение, пьянство или трусость, эти люди находили убежище в гатчинских батальонах и там добровольно, обратясь в машины, без всякого неудовольствия переносили всякий день от Наследника брань, а может быть, иногда и побои. Между сими подлыми людьми были и чрезвычайно злые. Из гатчинских болот своих они смотрели с завистью на счастливцев, кои смело и гордо шли по дороге почестей. Когда, наконец, счастье им также улыбнулось, они закипели местью: разъезжая по полкам, везде искали жертв, делали неприятности всем, кто отличался богатством, приятною наружностью или воспитанием, а потом на них доносили". Из этой среды более всех приобрел впоследствии известность своей лютостью бывший прусский гусар Федор Иванович Линденер. При воцарении Павел произвел его в генерал-майоры и назначил инспектором кавалерии. В кавалерийских полках долго помнили его имя; он сотнями считал людей, коих далось ему погубить. Ростопчин, в своей переписке, отозвался о Линдере в 1794 году в следующих нелестных выражениях: "Пошлая личность, надутая самолюбием (plat personnage, bouffi d'amour propre), выдвинутая вперед минутной прихотью Великого Князя. Этот человек очень опасен, будучи подозрителен и недоверчив, тогда как властелин легковерен и вспыльчив". Другой выдающийся герой среди этой своеобразной школы раболепства и самовластия был Алексей Андреевич Аракчеев, сделавшийся, по истинно роковой случайности, еще до воцарения Павла близким человеком гуманного воспитанника Лагарпа. По отзыву того же современника, "Аракчеев возмужал среди людей отверженных, презираемых, покорных, хотя завистливых и недовольных, среди малой гвардий, которая должна была впоследствии осрамить, измучить и унизить настоящую старую гвард