Бестужев-Рюмин, граф Алексей Петрович

— канцлер Императрицы Елизаветы и генерал-фельдмаршал при Екатерине II, младший сын графа Петра Михайловича, род. 22 мая 1693 г., ум. в 1768 г. В 1707 г., по ходатайству отца, он, вместе с старшим братом, получил разрешение поехать для науки за границу, на собственные средства. В октябре 1708 г. братья выехали из Архангельска, с супругою русского посла при датском дворе князя В. Л. Долгорукова, в Копенгаген, где поступили в датскую шляхетную академию. В 1710 г. моровое поветрие заставило их переселиться в Берлин и продолжать там занятия в Высшем коллегиуме. Младший Бестужев оказал особые успехи в изучении языков латинского, французского и немецкого, а также общеобразовательных наук. По окончании учебного курса, он совершил путешествие по Европе. В 1712 г. Петр Великий, прибыв в Берлин, повелел определить Бестужева на службу "дворянином при посольстве" к русскому полномочному министру в Голландии кн. Б. И. Куракину, которого Бестужев сопровождал на утрехтский конгресс. Проездом через Ганновер, Бестужев имел случай стать известным ганноверскому курфюрсту Георгу-Людвигу и получил предложение вступить к нему на службу. С разрешения Петра І, Бестужев в 1713 г. действительно поступил на службу курфюрста, сперва полковником, а затем камер-юнкером с жалованьем по 1000 талеров в год. В 1714 г. Георг, вступивший на английский престол, взял Бестужева с собой в Лондон и немедленно отправил его к Петру Великому, в качестве английского министра, с нотификацией о восшествии на престол. Петр, очень довольный такою ролью русского на иностранной службе, принял Бестужева по этикету, установленному для приема иностранных министров, дал ему 1000 руб. и обычный в таких случаях подарок. Затем Бестужев вернулся в Лондон с поздравительной грамотой Петра Георгу и новым рекомендательным письмом от своего государя. Всего в Англии Бестужев пробыл около четырех лет, с большою пользой для образования своего и подготовки к предстоявшей ему политической роли. Сознание своей силы рано пробудило в нем честолюбивое желание выдвинуться возможно скорее, пользуясь разными "конъюнктурами". Склонность и способность к интриге сказалась в нем в 1717 г., когда он узнал о бегстве царевича Алексея в Вену. Видя в царевиче будущего властителя России, Бестужев поспешил написать ему письмо, с уверением в преданности и готовности служить "будущему царю и государю"; самый переход свой на чужестранную службу Бестужев ловко объяснял, при этом, желанием удалиться из России, так как обстоятельства не дозволяли ему служить, как он хотел бы, царевичу Алексею. По счастью для Бестужева, царевич во время следствия его не выдал, а письмо уничтожил: сохранился только немецкий перевод в венском архиве. В конце того же 1717 г. Бестужев испросил у короля Георга І увольнение от службы, так как отношения между Петром и ганноверским домом стали портиться. По прибытии в Россию, он был назначен обер-камер-юнкером ко двору вдовствующей герцогини курляндской Анны Иоанновны, где прослужил, без жалованья, около двух лет. В 1721 г. началась его самостоятельная дипломатическая служба: он заменил кн. В. Л. Долгорукова в качестве русского министра-резидента при дворе датского короля Фридриха VI. Здесь Бестужев попал в самый разгар дипломатической борьбы Петра с английским королем, который старался поднять против России северные державы. Покровительство, какое Петр оказывал голштинскому герцогу, ставило его во враждебные отношения к Дании, удержавшей за собою после Северной войны, по сепаратному договору со Швецией в 1720 г., Шлезвиг. Бестужеву поручено было добиться от Дании признания за Петром титула Императорского Величества, а за герцогом голштинским — королевского высочества, и для русских судов — освобождения от зундских пошлин; в то же время он должен был следить за враждебными происками Англии и, по возможности, им противодействовать. Бестужев доносил, что датские министры вполне в руках ганноверского посланника и состоят у него на пенсии, и просил 25000 червонных, чтобы перекупить их на свою сторону. Без таких средств он успел привлечь к себе только влиятельного при короле обер-секретаря военной коллегии Габеля, который доставил ему возможность вести тайные переговоры лично с датским королем. Датское правительство соглашалось признать за Петром императорский титул только в обмен на гарантию Шлезвига или, по крайней мере, при условии удаления из России герцога голштинского. Бестужев, который вообще вел дела очень самостоятельно, давая Петру советы и возражая на его предписания, настаивал на необходимости держать Данию в страхе при помощи герц. голштинского. Переговоры тянулись без результата. За это время получено было известие о заключении Ништадтского мира. Бестужев устроил 1 декабря 1721 г. великолепный праздник для иностранных министров и знатных особ королевства и роздал гостям медаль в память великого события. На медали был изображен бюст Петра Великого с надписью: "Exantlatis per quatuor et quod excurrit lustra plus quam Herculeis belli laboribus, pace Neostadii in Finlandia 30 Aug. S. V. 1721. gloriosissime, quod ipsa fatebitur invidia, sancita, exoptatam Arctoo orbi quietem donavit". Из-за такой надписи на королевском монетном дворе отказались чеканить медаль, и Бестужеву пришлось заказывать ее в Гамбурге. По краю медали была надпись: "haec moneta in memoriam pacis hujus distributa fuit ab A. Bestuschef apud regn. Dan. aulam h. t. Residente" (медаль эта, но без второй надписи, была снова отчеканена в Петербурге в 1763 г.). Петр, находившийся тогда в Дербенте, благодарил Бестужева собственноручным письмом, а в 1723 г. вручил ему, вызвав его к себе в Ревель, свой портрет, украшенный бриллиантами. Бестужев всю жизнь дорожил этим подарком и носил его на груди. Во время пребывания в Копенгагене Бестужев, большой любитель химии, изобрел ценные "жизненные капли" (tinctura tonico-nervina Bestuscheffi), спирто-эфирный раствор полуторахлористого железа; помогавший ему в их изготовлении химик Лембке продал секрет в Гамбурге французскому бригадиру де-Ламотту, который представил капли французскому королю и получил за это большую награду. Во Франции бестужевские капли стали известны под названием "eléxir d'or", или "eléxir de Lamotte". Позднее, сам Бестужев открыл свой секрет петербургскому аптекарю, а потом академику Академии наук, Моделю, от которого секрет перешел к аптекарю Дуропу; вдова Дуропа продала его за 3000 руб. Императрице Екатерине II, по повелению которой рецепт был опубликован в "С.-Петербургском Вестнике" за 1780 г.

Дипломатическая задача Бестужева была, отчасти, выполнена в 1724 г. Датское правительство признало императорский титул Петра; но, как пояснил Бестужев, оно делало уступку только из страха. Заключение союза между Россией и Швецией заставило Данию опасаться не за Шлезвиг только, но и за Норвегию; король даже заболел, получив такое известие. Петр оценил дипломатическую ловкость Бестужева и в том же году, 7 мая, в день коронования Екатерины, пожаловал его в действительные камергеры. В год смерти Петра Великого Дания еще колебалась между англо-французским союзом и Россией. Но надежда на неизбежное ослабление России после кончины великого государя привели датчан "в добрый и веселый гумор"; английский флот появился в датских водах, и Бестужева все стали "чуждаться, как зачумленного". И помимо натянутых копенгагенских отношений, Бестужев был недоволен своим положением. Датские дела его тяготили; тут негде было развернуться его дарованиям, а в Петербурге шла борьба партий, сулившая человеку с энергией, большим честолюбием и покладистой ловкостью — быстрое возвышение к власти. У семьи Бестужевых были давние связи со двором покойного; царевича Алексея Петровича; теперь их друзья: Веселовские, Абрам Ганнибал, Пашковы, Нелединский, Черкасов — сплотились вокруг сестры Бестужева, кн. Аграфены Петровны Волконской, и воспитателя царевича Петра Алексеевича, Сем. Аф. Маврина. Их опорой был также австрийский посланник в Петербурге граф Рабутин, пользовавшийся значительным влиянием. Бестужев мечтал о возвышении с его помощью; действительно, Рабутин старался доставить кн. Волконской звание обер-гофмейстерины при царевне Наталье Алексеевне, а Бестужев просил ее выхлопотать отцу графский титул. Себе он сам официально просил "за семилетние свои при датском дворе труды" полномочий чрезвычайного посланника и увеличенного содержания. Но напрасно он был уверен, что "награждение его чрез венский двор никогда от него не уйдет". У его партии были сильные враги — Меншиков и голштинцы, а Рабутин умер в 1727 г. Меншиков с Остерманом во время овладели двором царевича Петра. Друзья Бестужева подняли было интригу против них, но она раскрылась, и у одного из них, гр. Девиера нашли переписку, обнаружившую тайные сношения кружка. Кн. Волконская подверглась ссылке в деревню, Маврин и Ганнибал получили поручения в Сибирь, весь кружок был уничтожен. Бестужев уцелел, хотя отец его попал под следствие, и брат был смещен из Стокгольма. Ему пришлось оставаться в Дании без всякого "награждения". Политическая роль его оставалась бесцветной. По вступлении на престол Петра II, герцог голштинский уехал из России, и датский двор успокоился. Бестужев ждал перемены для кружка своего, когда пал Меншиков. Но надежда и на этот раз обманула: сила осталась в руках враждебного человека — Остермана. Попытка сосланных вернуться привела лишь к раскрытию их новой интриги и к новым карам, причем скомпрометирован был и А. Бестужев, уличенный, что "искал себе помощи через венский двор", и даже "сообщал чужестранным министрам о внутренних здешнего государства делах". Однако, опала и на этот раз его не коснулась, а в феврале 1729 г. он даже получил денежную награду в 5000 руб. — Настал 1730 год. Переход власти в руки Анны Иоанновны подал Бестужеву новую надежду. Он сумел сохранить расположение бывшей герцогиня курляндской. крестной матери трех его сыновей, и после того, как отец его потерял ее милость. Бестужев поспешил написать ей приветствие, напоминая, как она ему писала в 1727 г., что от него "никакой противности себе не видала, кроме верных служб", и жаловался, что, прожив 10 лет в Дании при тяжелых обстоятельствах, терпя притеснения из-за герцога голштинского и его претензий на Шлезвиг, он уже 8 лет не получает никакого повышения. Но голосу его не вняли. Весною 1731 г. ему велели сдать датские дела курляндцу Бракелю, а самому ехать резидентом в Гамбург. Впрочем, через год он получил звание чрезвычайного посланника при Нижне-Саксонском округе. Здесь ему представился случай оказать Императрице существенную услугу. По поручению ее , он ездил в Киль для осмотра архива герцогов голштинских и сумел извлечь оттуда документы, касавшиеся наследия русского престола и, в том числе, духовное завещание Императрицы Екатерины I, которым устанавливались права голштинского дома на русский престол. В том же 1733 г. к Бестужеву в Гамбург явился бывший камер-паж герцогини мекленбургской Екатерины Ивановны, Милашевич, с доносом на смоленского губернатора князя Черкасского, который будто бы приводит многих смольнян на верность голштинскому принцу. По этим делам Бестужев был именным указом вызван в Петербург, привез документы и доносчика и получил, кроме 2000 руб., орден св. Александра Невского. С этой поры Бирон, преследовавший его отца, стал смотреть на Бестужева, как на верного и надежного человека. В 1735 г. он снова прибыл в Копенгаген, и бар. Бракель был отозван. Бестужев был назначен одновременно чрезвычайным посланником и в Дании, и в Нижне-Саксонском округе. В мае 1736 г. он получил чин тайного советника. Около 4-х лет еще оставался Бестужев за границей, когда падение Волынского даю ему возможность занять высокое положение на родине. Неспособный к роли руководителя государственных дел, полновластный временщик, курляндский герцог Бирон давно тяготился своей зависимостью в делах от гр. Остермана. Попытки возвысить в противовес ему, сперва Ягужинского, потом Ар. Волынского — кончились неудачами. Тогда выбор Бирона остановился на Бестужеве, который сумел уверить Бирона в чрезвычайной преданности его особе. В 1740 г. Бестужев был произведен в действительные тайные советники и вызван в Петербург. Герцог курляндский некоторое время еще колебался, вводить ли его в Кабинет. Когда он явился в столицу, никакого заявления относительно планов, ради которых его вызвали, не было сделано. Шетарди объясняет это тем, что Бестужев пользовался репутацией человека, подобного Волынскому, честолюбивого, следующего своим влечениям без удержу, так что многие предсказывали ему столь же трагический конец, какой выпал на долю его предшественника; но Бирон не хотел менять выбора, так как его проект стал известен, как только был задуман. Иностранные министры были сильно озабочены вопросом, насколько сильно будет влияние Бестужева и в каких именно делах. 18-го августа 1740 г., в день крестин царевича Иоанна Антоновича, Бестужев был объявлен кабинет-министром, а вскоре (9 сентября) императрица возложила на него пожалованный ему королем польским орден Белого Орла. Это обновление состава Кабинета было делом существенной важности, так как политические дела Европы вступали в новый фазис. Сближение России с Англией, по поводу шведских дел, предстояло оформить в договоре, устанавливающем новую политическую систему. Но Остерман, несмотря на все старания английского министра Финча, без конца тянул переговоры, явно уклоняясь от решительного шага. Финч возлагал большие надежды на Бестужева, который в Копенгагене сблизился с представителем Великобритании при датском дворе, Тидлеем, и, по сообщениям, последнего, держался воззрений, благоприятных для англо-русского союза. По приезде Бестужева, в июле 1740 г., Финч немедленно завязал с ним личное знакомство, заручился его содействием, и одно из первых дел Бестужева в Кабинете было настояние на скорейшем решении английского вопроса. Из-за этого у него сразу начались столкновения с Остерманом, который все-таки добился, чтобы переговоры с англичанами были поручены не всему Кабинету, а ему одному. С появлением на свет Иоанна, положение Бирона, враждовавшего с его родителями, стало шатким. Его влияния не хватило на то, чтобы оттеснить Бестужевым Остермана. Вопрос о том, в чьих руках останется власть, резко стал на очередь, когда Императрица почувствовала себя совсем худо 5-го октября 1740 г. История о том, как создалось регентство Бирона, не раз передавалось в исторической литературе; много сведений о ней в рассказах и отрывках современников. Но последние весьма противоречивы, и едва ли вполне справедливо мнение, выдвигавшее на первый план в этом деле Бестужева. При существовавших тогда отношениях надо было ожидать беспощадной борьбы партий. Анна Леопольдовна выдвигала свои материнские права; принц Антон Брауншвейгский плохо скрывал свое нежелание ей подчиняться и стремление стать во главе русских военных сил; Миних был явным соперником принца и врагом державшего все политические нити в цепких руках Остермана; Бестужев с друзьями, кн. Куракиным, Головкиным и др., ничего не боялся так, как усиления Остермана, давнего гонителя Бестужевых, но плохо ладил и с кн. Черкасским, опиравшимся на особый кружок. И ни один из этих враждовавших придворных элементов не был достаточно силен, чтобы создать что-либо похожее на прежнее правительство. Когда на очередь стал вопрос о регентстве, вельможи скоро отказались от мысли о регентстве коллективном: опыт Верховного Тайного Совета скомпрометировал эту идею. Победа Брауншвейг-Люнебургской фамилии ничего хорошего не судила никому, кроме Остермана; ничего хорошего не сулила она России, и Бестужев был, несомненно, искренен, когда указывал, что влияние как принца Антона, так и отца Анны Леопольдовны, герцога мекленбургского, вовлечет Россию в политические комбинации, вредные для ее интересов. Победа осталась за Бироном, ибо к нему примкнули Миних, Бестужев, Черкасский и почти все другие вельможи. Современники — и русские, и иностранцы — справедливо полагали, что без поддержки Миниха регентство не досталось бы Бирону. Целью Миниха было отстранить принца Антона от управления военными силами и вообще от влияния. Остермана, державшегося слишком осторожно, не смели тронуть, и Бестужев, как Миних, крепко держался за Бирона, чувствуя, что борьба еще не кончена. Первые проявления недовольства регентством в гвардии были обнаружены Бестужевым и подавлены. Когда же Миних, после неудачной попытки склонить гвардию на сторону Бирона, сразу переменил фронт, то сделал все возможное, чтобы свалить всю вину за интриги в пользу герцога на одного Бестужева. В ночь с 8 на 9 ноября 1741 г. одновременно с арестом Бирона, был схвачен и Бестужев, подумавший в первую минуту, что эта беда идет от регента. Началось следствие о политических преступниках, склонивших покойную Императрицу обойти право Анны Леопольдовны. Против Бестужева было то, что он писал проект указа о регентстве, что он много, больше других, говорил на совещаниях у регента, что он получил от Бирона в награду конфискованный у Волынского дом. Но в обществе русском смотрели иначе. По свидетельству английского посланника Финча, "русские люди не могли помириться с мыслью, что его выделили из толпы лиц, участвовавших в установлении регентства герцога курляндского, и возложили на него ответственность за дело, которое — по общему сознанию — он задумал не один, которого один не мог осуществить, точно так же, как один не мог бы ему противиться; и его, как прочих русских вельмож и сановников, причастных к делу, несло потоком власти герцога, сильного советом и поддержкой лица, которое готово теперь взвалить на Бестужева всю ответственность". Бестужева, заключенного сперва в Нарвской крепости, потом в Копорье, привезли в Шлиссельбургскую крепость. Он совершенно потерял присутствие духа, и первые показания его были полны резкими и решительными обвинениями против Бирона, который возражал, что "считал бы себя недостойным жизни, будь только обвинения Бестужева истинны". Очная ставка их привела к тому, что Бестужев просил прощения у герцога за клеветы, которые возводил на него по наущению Миниха, поддавшись его уверению, что только таким путем он спасет себя и семью свою. Дело сразу приняло иной оборот. Миниха удалили из следственной комиссии, и Бестужев признался, что без этой перемены у него не хватило бы духу говорить правду. Следствие выяснило первенствующую роль самого Миниха в деле Бирона, но, по словам принца Брауншвейгского, зашли уже слишком далеко, и постановить мягкий приговор было нельзя без компрометирующего новое правительство впечатления. 17 января 1741 г. комиссия приговорила Бестужева к четвертованию. В апреле ему объявили помилование, но лишили его орденов, чинов и должностей и отправили в ссылку. Все имения и все имущество его было конфисковано, только из имения в Белозерском уезде выделили 372 души на пропитание его жене и детям. Ему было, указом от 22 мая, велено безвыездно жить "смирно, ничего не предпринимая" в отцовских или жениных деревнях. Ссылка Бестужева была, однако, непродолжительна. В октябре 1741 г. он, для многих неожиданно, снова появился в Петербурге. Он был, по-прежнему, необходим врагам Остермана и принца Брауншвейгского. Эти лица, во главе которых стояли, после падения Миниха, гр. Головкин и кн. Трубецкой, склонили, с помощью новгородского архиепископа Амвросия Юшкевича, правительницу вернуть Бестужева. Остерман и принц Антон узнали о решении Анны Леопольдовны много после того, как сделаны были распоряжения о вызове Бестужева в Петербург, всего за несколько дней до его приезда. У иностранных послов есть интересные отзывы о партии, поддерживавшей Бестужева. Финч считает ее русской национальной и даже — с явным заблуждением, общим у иностранцев того времени — стремящейся вернуть Россию к допетровской старине; кроме того — это партия вельмож, которые стремятся возвысить значение Сената, на утверждение которого они послали уже подписанный правительницей проект шведской кампании, составленный Ласси. Финч видел в этом попытку "водворить шведский сенат и то ограниченное правление, какое, при начале прошлого царствования, пытались ввести Долгорукие". Душою и тайным руководителем этой партий считался австрийский посланник, маркиз Ботта. Победа были не полной. Бестужев вернулся, но не был восстановлен в чинах и в должности кабинет-министра. Из-за этого еще более обострился разлад при дворе правительницы, разрешившийся переворотом 25 ноября. Переворот, передавший верховную власть в руки Елизаветы Петровны, носил характер русского национального движения против господства иноземцев и мог только упрочить положение Бестужева, единственного в то время русского государственного человека, отличавшегося дарованиями и знанием дела, хотя он и не принимал участия в подготовке и осуществлении этого события. Составление манифеста, возвестившего народу о восшествии на престол Императрицы Елизаветы, было поручено ему, вместе с кн. Черкасским и Бреверном. 30 ноября Бестужев получил "за его неповинное претерпение" орден св. Андрея Первозванного и был восстановлен в чине д. т. советника. На первых порах действовал по делам низвергнутого правительства и для установления нового — совет из 11 сановников. Когда же от экстренных мер перешли к установлению правильного течения правительственных дел, стало очевидным, что, по ссылке Остермана, некому поручить ведение иностранной политики, кроме Бестужева. Однако, Бестужеву пришлось проявить большую ловкость прежде чем ему удалось занять твердое положение при новом правительстве. Он, несомненно, далеко не пользовался личной симпатией Имп. Елизаветы и назначая его, указом от 12 декабря 1741 г., в Сенат и на должность вице-канцлера, на место сосланного гр. Головкина, она следовала скорее необходимости и настроению окружающих. Ссылка Головкина не пошатнула положения Бестужева, потому что он сумел сделать орудием своего возвышения ту французскую партию, которая себе приписывала честь возведения на престол Елизаветы и пользовалась сильным влиянием при дворе. Французский посол Шетарди был за поручение Бестужеву иностранных дел, ибо считал его одного подходящим. Бестужев, по его отзыву, ловко пишет, свободно объясняется на иностранных языках, трудолюбив, хотя любит общество и веселую жизнь, рассеивая этим посещающую его ипохондрию. За Бестужева был и Лесток. Императрица сохранила канцлерство за кн. Черкасским, которым дорожила за честность и крайнюю осторожность в делах, хотя иностранные министры постоянно жаловались на его лень и неспособность, усиленную еще тем, что он не владел иностранными языками. Сообразуясь с обстоятельствами своего возвышения, Бестужев был крайне осторожен и, казалось, отступил от своей прежней политической программы. Шетарди занял при дворе столь влиятельное положение, что "первый поклон отдавался Императрице, а второй ему". Русские ему угождали, и он надеялся подчинить своему влиянию всех нужных людей, в том числе и вице-канцлера. Бестужев поддерживал в нем уверенность, будто готов поддержать проект франко-русского союза, — и это в то время, когда Франция постоянно противодействовала России в Восточном вопросе, в шведских, в польских и в курляндских делах. Несмотря на предостережение из Парижа, Шетарди, строивший всю политику на личных интригах, верил в подчинение Бестужева. Иллюзия эта продолжалась до апреля 1742 г., а между тем, Бестужев только выжидал возможности взять в свои руки систематическое руководство делами, независимо от тех или иных придворных веяний. В 1742 году это еще не удавалось. Сменивший Финча при петербургском дворе, Кирилл Вейч жаловался, что не может быть и речи о быстром и отчетливом ведении дел с русским министерством, так как Императрица избегает занятий и докладов, увлекаясь придворными празднествами, а управление делами еще не могло установиться после стольких колебаний и внезапных перемен. Бестужев за это время получил в знак милости Императрицы дом в Москве, конфискованный у гр. Остермана. Указом 16 февраля 1742 г. ему ведено было выдать заслуженное за прошлое время жалованье и назначено впредь по 6000 руб. в год; в марте ему же поручено заведовать почтами во всем государстве. 25 апреля 1742 г., в день коронации, по ходатайству Бестужева, отец его был пожалован в графское Российской Империи достоинство. Но все эти милости не создавали для Бестужева прочного положения. Его влияние на ход русской политики далеко не было таким, какого хотели его английские и австрийские друзья, какого требовали и самые интересы России. В борьбе Франции и Пруссии с одной стороны, Англии и Австрии с другой — за то, кто перетянет к себе Россию — победа, казалось, должна была достаться первым, тем более, что как Финч, так и маркиз Ботта держались Бирона, а потом брауншвейгского дома и отнеслись враждебно к стремлению выдвинуть права Елизаветы. Однако, правительство дочери великого Петра, созданное национальным движением, могло держаться только политической системы, согласной с интересами России, т. е. противодействовать усилению французского и прусского влияний, гибельных для спокойствия России со стороны Швеции, Польши и прибалтийских областей, а также в Восточном вопросе. Борьба была необходима, а естественными союзниками в ней являлись Австрия и Англия. Императрице Елизавете пришлось пожертвовать личными симпатиями интересам государства и принять программу, последовательно, шаг за шагом проводимую Бестужевым. Первый вопрос, в котором Бестужеву, с поддержкой других членов конференций, собиравшихся под председательством канцлера для переговоров с иностранными послами до важнейшим делам, удалось отстоять согласное с его "системой" решение, касался заключения оборонительного союзного договора с Англией. Борьба, которую братья Бестужевы выдержали в защиту этого дела, заставила Вейча просить у короля Георга для них "осязательных доказательств милостивого расположения Его Величества", и король разрешил предложить им пенсии из английской казны. Но так как влияние Бестужевых оказывалось долго слишком слабым, Вейч предлагал отложить это дело, ограничившись единовременными подарками. Таковы были обычаи дипломатического мира в ХVIIІ в.: при заключении трактатов, при мирных переговорах, участников этих дел всегда одаряли заинтересованные стороны. От официальных подарков до частных был один шаг. Но Бестужев его не сделал. Английское правительство, ассигнуя Вейчу суммы для Бестужевых, позднее выяснило, что они ни разу ничего не получили от Вейча. Его дружба с англичанами и постоянная поддержка их политики в Петербурге создавались исключительно сознанием выгод России. Вейч сам объяснял свою просьбу тем, что король не может потребовать от Бестужевых ничего, что бы не соответствовало их собственным взглядам и действительным выгодам Империи. 11 декабря 1742 г. англо-русский договор о признании за Елизаветой императорского титула, о взаимной поддержке в случае войны и о возобновлении торгового соглашения на 15 лет — был подписан. Одновременно велось и другое, еще более важное дело: мирные переговоры со Швецией. И тут дело началось не так, как того желали русские министры. Швецию против России подняла Франция; но когда в России изменился режим, французы стремились прочно утвердить в ней свое влияние, и одним из средств для этого было — взять в свои руки шведское дело. Шведы выставили защиту прав Елизаветы одной из целей их войны; теперь Елизавета была Императрицей, и военные действия приостановились. Сношения со шведами начаты были помимо русских министров, через Шетарди, который завел переписку о мире с шведским главнокомандующим, Левенгауптом. Императрицу Елизавету он убедил написать письмо французскому королю с просьбой о посредничестве между нею и шведским правительством, и Лесток отнес повеление об отправке такого письма заведующему дипломатической перепиской Бреверну — без ведома русских министров. Бреверн оказался достаточно осторожным и вместо "посредничество" написал "добрые услуги". Это дано возможность Бестужевым отрицать значение письма, как просьбы об официальном посредничестве. В Париже очень хотели взять шведско-русское соглашение в свои руки, но вовсе не одобрили предупредительность Шетарди, хлопотавшего о мире на условиях, слишком — по мнению французского министра иностранных дел — выгодных для России; подчиняя русский двор, надо было сохранить и преданность Швеции. Россию считали слабой и думали, что Швеция может "получить от благодарности ее величества то, что прежде они думали получить только силою оружия", т. е. большую часть завоеванных Петром Великим провинций. Императрица Елизавета отвечала на это, что ни за что не согласится так явно нарушить уважение к памяти отца и к интересам России. Тогда Шетарди, рассчитывая на поддержку Бестужева, сам настоял на передаче дела в руки русских министров. Бестужев первый заявил, что minimum русских требований — сохранения условий Ништадтского мира, что он, Бестужев, заслужил бы смертную казнь за совет уступить хоть пядь русской земли, и что лучше, для славы государыни и народа, требовать продолжения войны. Единодушная поддержка мнения Бестужева всеми другими русскими министрами поставила Шетарди в трудное положение. На конференциях безусловно отвергнуто было посредничество Франции, и категорически были определены возможные условия мира. Весною 1742 г. возобновились военные действия, о чем Бестужев не нашел даже нужным предупредить Шетарди, к великому негодованию последнего. После летней кампании 1742 г. завоевана была вся Финляндия. Шетарди был отозван, получив, однако, от Императрицы тысяч на полтораста подарков. Положение дел изменилось, Русские дипломаты могли теперь вести дело, не считаясь с французами. Даже Лесток перешел на пенсию к англичанам, продолжая впрочем, получать деньги и из Франции. Вейчу удалось устроить между ним и Бестужевым примирение, по крайней мере внешнее. Французские агенты прилагали теперь все усилия, чтобы испортить русским успех, подняв на них Турцию, и погубить Бестужевых, уличив их в каких-нибудь происках против Елизаветы, прежних или новых. Интриги оставались бесплодны. Но положение Бестужевых далеко не было таким самостоятельным, как казалось со стороны. Помимо доверия Императрицы к канцлеру кн. Черкасскому, который не хотел вполне подчиняться руководству Бестужева, пришлось еще считаться с новой силой — "голштинским двориком". Вызванный в Россию в феврале 1742 г. молодой герцог голштинский был 7 ноября объявлен наследником русского престола. Интересы голштинского дома снова стали играть видную роль в русской политике, к великому неудовольствию Бестужева. Они сказались, прежде всего, в шведских делах, которыми Бестужев теперь руководил один, опираясь на конференцию по иностранным делам, так как кн. Черкасский умер 4 ноября 1742 г. Он оставался до 15 июля 1744 г. вице-канцлером, так как Елизавета не желала дать ему канцлерство, хотя и не знала, кем его заменить. Противники Бестужева выдвинули было кандидатуру А. И. Румянцева, но Елизавета отвергла ее со словами: "может быть, он добрый солдат, да худой министр". Переговоры со шведами осложнились тем, что на очередь снова стал вопрос о правах голштинского дома на шведский престол. Гофмаршал двора великого князя Петра Федоровича, голштинец Брюммер, и Лесток возродили французско-голштинскую партию, а Императрица считала делом чести поддержать права родственной фамилии. Кандидатура герцога-администратора Голштинии, епископа любского, Адольфа-Фридриха, на шведский престол должна была сделать Россию уступчивее, доставить Швеции более выгодный мир и ослабить значение Бестужева. Действительно, на мирный конгресс в Або, который открылся в январе 1743 г., русские уполномоченные были выбраны не по указанию Бестужева: поехали туда его соперник Румянцев и, по желанию Лестока — генерал Люберас. По вопросу об условиях мира со шведами, вице-канцлер подал мнение, в котором совсем не упоминалось о герцоге голштинском, а требовалось удовлетворение чести и выгод России сохранением всех завоеваний в Финляндии, или же, если это невозможно, выработка для Финляндии такой формы правительства, которая, под гарантией других держав, обеспечила бы Россию и Швецию от враждебных столкновений; наконец, как третий вариант мирных условий, Бестужев предлагал присоединение к России, по крайней мере, Або или Гельсингфорса с приличным округом. Голштинцы грозили, что шведы выберут в наследники престола датского принца и тем упрочат опасный франко-датско-шведский союз. Но Румянцев вошел в виды Бестужева и писал ему, что лучше война, чем "бесчестный и нерезонабельный мир на основании Ништадтского". Вопрос был поставлен так: за выбор епископа любского Россия уступит часть Финляндии, а без того — ничего не отдаст. Но из за вопроса о разделе Финляндии пошли новые споры. Бестужев стоял на возможно больших приобретениях, видя в окончательном ослаблении Швеции завет Петра Великого. Другие были уступчивее, под давлением сильного желания Императрицы видеть герцога голштинского на шведском престоле. Бурные споры в конференциях привели, наконец, к Абовскому мирному и союзному договору, подписанному Императрицей 19 августа. Условия были значительно скромнее тех, какие считал нужными Бестужев; зато принц Адольф-Фридрих был признан наследником шведского престола, чему Бестужев никакой цены не придавал. Дания, опасаясь голштинских заявлений, что теперь настало время вернуть Шлезвиг, предприняла обширные вооружения. Пришлось отправить русские войска в Швецию, на случай нападения датчан. Бестужев был против этого и негодовал, что "сии скоропостижные голштинские угрозы впутать могут в новую войну", которая будет "без всякой прибыли". С таким трудом оправдывались слова Вейча, что Бестужевы "надеются, предлагая Ее Величеству только один шаг за другим, незаметными ступенями довести ее до выполнения всего плана их, который как нельзя более удовлетворителен". Третий пункт этого плана касался австрийских отношений. Издавна опираясь в личных делах на австрийских дипломатов, Бестужев следовал тут своей политической системе. Бестужев прилагал старания к восстановлению дружеских отношений между Россией и Австрией, но Императрица долго оставалась проникнутой антипатией к австрийскому дому. Кроме того, его план нарушался сближением английского правительства с Пруссией, которое привело к заключению англо-прусского оборонительного союза. Прусский посланник в Петербурге, Мардефельд, стал, при содействии Вейча, домогаться заключения такого же союза между Пруссией и Россией с тем, чтобы Елизавета гарантировала Фридриху Великому его недавние приобретения в Силезии. Русско-прусский договор был, действительно, подписан в марте 1743 г., но без гарантий Силезии, зато с гарантией финляндских завоеваний России. Однако, он не имел серьезного политического значения, несмотря на старания Мардефельда закрепить его браком Петра Федоровича с сестрой Фридриха Великого. Хлопоты его не увенчались успехом. Между тем Англия, ввиду опасных для ганноверских владений ее короля попыток Фридриха поссорить его с имперскими князьями, старалась узнать мнение Бестужева, можно ли рассчитывать на помощь России в случае военного столкновения, и осталась довольна его настроением. Следует, при этом, указать, что английские министры не вполне понимали систему Бестужева, считая ее основной целью — охрану европейского политического равновесия; это заставляло Вейча недоумевать перед его холодностью и даже неприязнью к Голштинскому двору и его равнодушием к "великой задаче" восстановления нарушенного Францией равновесия политических сил в Европе. "Великая задача" была в руках Бестужева лишь орудием для служения самостоятельным интересам России, как он их понимал. Пруссия была для Бестужева всегда страшнее Франции и истинное его отношение к Фридриху Великому сказалось, конечно, в том, как постепенно падал в течение 1743 г. кредит прусского короля при русском дворе, и как Императрица Елизавета все более проникалась недоверием к нему. Уже в мае 1743 г. был двинут значительный отряд русской армии для наблюдения за действиями Фридриха. Присоединение России к австро-прусскому Бреславскому трактату, состоявшееся 1 ноября 1743 г., также не улучшило отношений к Пруссии, но послужило шагом к большему сближению с Австрией. Мария-Терезия, с своей стороны, поспешила еще летом того же года признать русский императорский титул. Но в то время, как тянулись переговоры о Бреславском тр