Фонвизин, Денис Иванович

— род. в Москве 3 апр. 1745 г., умер в С.-Петербурге 1 дек. 1792 г. Родословные росписи рода Фонвизиных начинаются именем Петра Володимерова, титулуемого бароном. "В царство великого государя царя и великого князя Иоанна Васильевича, всея России самодержца, как он, великий государь, воевал Лифлянскую землю, взял в плен Мечиносящего братства брата Петра барона Володимерова сына Фонвисина с сыном его Денисом и иных того же честного братства шляхтов; и даны им в Московском государстве поместья многие в разных городах, и служили они великим государем в немецкой вере". В 1653 г. внук Петра Фонвизина Юрий Денисович перешел в православие, приняв при этом имя Афанасия. Внук этого Юрия-Афанасия Денисовича — Иван Андреевич, отец автора "Недоросля", служил сначала в военной службе, потом перешел в гражданскую, заняв место члена ревизион-комиссии; в 1774 г. он вышел в отставку; умер в 1786 г. 86 лет от роду. По свидетельству своего знаменитого сына, Иван Андреевич "был человек большого здравого рассудка, но не имел случая, по тогдашнему образу воспитания, просветить себя учением. По крайней мере читал он все русские книги, из коих любил отменно Древнюю и Римскую историю, Мнения Цицероновы и прочие хорошие переводы нравоучительных книг". О матери своей Катерине Васильевне (урожд. Дмитриевой-Мамоновой) Ф. вспоминал, как о женщине умной, доброй и трудолюбивой. "Вторая супруга отца моего, а моя мать, — читаем в “Чистосердечном признании” Фонвизина, — имела разум тонкий и душевными очами видела далеко. Сердце ее было сострадательно и никакой злобы в себе не вмещало: жена была добродетельная, мать чадолюбивая, хозяйка благоразумная и госпожа великодушная".

Первоначальным образованием Ф. обязан был отцу. Образование было, конечно, скромное: ребенок выучился грамоте; знакомился, под руководством отца, с церковно-славянским языком. "Как скоро я выучился читать, — рассказывает Ф., — так отец мой у крестов (т. е. при молебнах и других домашних богослужениях) заставлял меня читать. Сему обязан я, если имею в российском языке некоторое знание. Ибо, читая церковные книги, ознакомился я с славянским языком, без чего российского языка и знать не возможно… Отец мой, примечая из читанного мною те места, коих, казалось ему, читая, я не разумел, принимал на себя труд изъяснять мне оные; словом, попечения его о моем научении были безмерны". Учителей иностранных языков у Фонвизина не было.

В 1755 г. открыт был Московский университет и при нем гимназия. Одними из первых воспитанников, поступивших в гимназию, были братья Фонвизины: Денис и Павел. Научное преподавание в университетской гимназии оставляло желать очень многого, "Учились мы, говорит Ф., весьма беспорядочно, ибо с одной стороны причиною тому была ребяческая леность, а с другой нерадение и пьянство учителей". Несмотря однако на недочеты в ходе учебного дела, Ф. с благодарностью вспоминал о своих школьных годах. В это время "обучась по-латыни", он "положил основание некоторым знаниям". Тогда же он "научился довольно немецкому языку" и "получил вкус к словесным наукам". Знакомство с латинским языком, по замечанию Фонвизина, "пособило весьма к обучению французского"; этим языком Ф. занялся в конце учебного курса. Из преподавателей своих он с особенной признательностью вспоминал о профессоре Шадене, который преподавал логику на латинском языке. Денис Ф. считался одним из лучших воспитанников гимназии: он не раз получал награды (в 1756, 1760 и 1761 гг.); его школьные сочинения назначались, вместе с другими лучшими работами, для прочтения на публичных актах. В одном из таких сочинений юный автор старался "показать щедрость и прозорливость Ее Императорского Величества, всещедрой муз основательницы и покровительницы"; в другой работе, изложенной на немецком языке, речь шла "о наилучшем способе к обучению языков". Об успехах Фонвизина свидетельствует также его представление Ив. Ив. Шувалову. Директор университета, с некоторыми лучшими воспитанниками, отправился в Петербург "для показания основателю университета плодов сего училища". В числе "избранных учеников" были и братья Фонвизины. Время этой поездки определяется двумя указаниями самого Фонвизина: он был представлен Шувалову прежде "производства" в студенты, а это производство относится к 1760 г.; в Петербурге московский гимназист видел на сцене комедию Гольберга: "Генрих и Пернилла"; первое представление этой комедии, по свидетельству "Драматического словаря", относится также к 1760 г.; остается таким образом признать, что Ф. был в Петербурге в начале этого именно 1760 г. (по словам Фонвизина, он и его товарищи ездили в Петербург "зимой"). Замечание Фонвизина о том, что во время поездки, т. е. в январе — феврале 1760 года, он был "не старее четырнадцати лет" вполне совпадает с годом его рождения, указанным в надписи на надмогильном камне (3 апреля 1745 г.).

В Петербурге Денис Иванович имел случай видеть некоторых тогдашних знаменитостей нашего служебного, ученого и артистического мира. Он был представлен Шувалову, был на куртаге во дворце, где его поразило "везде сияющее золото, собрание людей в голубых и красных лентах, множество дам прекрасных, наконец огромная музыка". При представлении московских гимназистов Шувалову присутствовал Ломоносов. Узнав, что Ф. и его товарищи учились по-латыни, ученый "начал говорить о пользе латинского языка с великим красноречием". В доме своего дяди Ф. познакомился со знаменитыми актерами Фед. Гр. Волковым и Ив. Аф. Дмитревским. Это знакомство оказалось особенно интересным для будущего драматурга. "Ничто в Петербурге, говорит он, так меня не восхищало, как театр, который я увидел в первый раз от роду… Действия, произведенного во мне театром, почти описать невозможно: комедию, виденную мною, довольно глупую, считал я произведением глубокого разума, а актеров — великими людьми, коих знакомство, думал я, составило бы мое благополучие. Я с ума было сошел от радости, узнав, что сии комедианты вхожи в дом дядюшки моего, у которого я жил".

В 1760 г., спустя некоторое время по возвращении из Петербурга, братья Фонвизины "произведены были в студенты". Слушателем университета Денис оставался два года. К этой студенческой поре относятся его первые литературные опыты и вместе с тем его первые литературные успехи. В 1761 г. Ф. поместил в журнале "Полезное Увеселение", издававшемся под руководством М. М. Хераскова, переводную статейку "Правосудний Юпитер". В том же году появился перевод басен Гольберга, сделанный Фонвизиным по заказу университетского книгопродавца; книга эта выдержала несколько изданий.

Во время поездки в Петербург московский гимназист убедился, "сколько нужен молодому человеку французский язык". Спустя два года (1762), он уже "мог разуметь Вольтера и начал переводить стихами его “Альзиру”". Этот перевод трагедии Вольтера не остался незамеченным, хотя и не был напечатан. "Перевод мой Альзиры, — говорит Ф. в “Чистосердечном признании”, — стал делать много шума и я сам начал иметь некоторое мнение о моем даровании; но признаюсь, что будучи недоволен переводом, не отдал его ни на театр, ни в печать". Перевод "Альзиры" действительно был не свободен от некоторых грубых промахов, почему Ф. называл этот свой труд "грехом юности" своей. В том же году, когда переведена была Альзира, напечатана была первая часть русского перевода книги аббата Террасона: "Геройская добродетель, или жизнь Сифа, царя Египетского, из таинственных свидетельств древнего Египта взятая"; следующие части книги появились в 1763 г. (ч.II), 1764 г. (ч. III) и в 1768 г. (ч. IV); на первых трех частях означено имя переводчика, Дениса Фонвизина. Ему же принадлежит перевод "слова" профессора истории И. Г. Рейхеля о том, что "науки и художества процветают защищением и покровительством владеющих особ и великих людей в государстве"; слово это произнесено было Рейхелем в публичном собрании Московского университета 3-го окт. 1762 г. В этом же году проф. Рейхель предпринял периодическое издание под заглавием: "Собрание лучших сочинений к распространению знания и к произведению удовольствий". В издании Рейхеля помещено несколько переводных работ Фонвизина: "Изыскание о зеркалах древних", "Торг семи муз", "О приращении рисовального художества ", "Рассуждение о действии и существе стихотворства". Выбор переведенных статей сделан был, конечно, по указанию Рейхеля, который с участием следил за деятельностью своего даровитого слушателя. "Не напрасный труд имел господин Фонвизин в переводе на российский язык книги сея своим согражданам, — писал Рейхель по поводу перевода “Сифа”. — Великой благодарности достойны переводчики, когда употребляют они время свое на такие книги, кои служат к распространению учения и которые вообще полезны для свободных наук. При столь великом множестве худых книг видно похвальное достоинство переводчика, когда избирает он нечто доброе, полезное и особливое. Что господин Фонвизин в рассуждении сего сделал, о том общество узнает с удовольствием. О знании его в немецком языке я весьма уверен, а общество видело уже силу его в Российском языке, как из различных опытов, так и из басен барона Гольберга. Может быть, переведенные им на российский язык Овидиевы превращения будут большим еще доказательством его способности". Биограф Рейхеля (Шевырев) предполагает, что сближение даровитого студента с профессором истории и немецкой литературы могло иметь влияние и на развитие сатирического таланта Фонвизина: "из писем Рейхеля к Миллеру мы могли бы с некоторою вероятностию заключить, что профессор своею ирониею и своим уменьем схватывать неразумную сторону жизни, свойствами, которые в этой переписке сильно обнаруживаются, мог иметь отчасти влияние на нравственное развитие гениального комика".

Упомянутый Рейхелем перевод Метаморфоз Овидия не известен. Нужно думать, что не дошли до нас и некоторые оригинальные произведения Фонвизина первого периода его деятельности. "Весьма рано появилась во мне склонность к сатире, рассказывает автор “Чистосердечного Признания”. Острые слова мои носились по Москве; а как они были для многих язвительны, то обиженные оглашали меня злым и опасным мальчишкою; все же те, коих острые слова мои лишь только забавляли, прославили меня любезным и в обществе приятным. Видя, что везде принимают меня за умного человека, заботился я мало о том, что разум мой похваляется на счет сердца, и я прежде нажил неприятелей, нежели друзей… Меня стали скоро бояться, потом ненавидеть; и я вместо того, чтоб привлечь к себе людей, отгонял их от себя и словами, и пером. Сочинения мои были острые ругательства: много в них было сатирической соли, но рассудка, так сказать, ни капли ". Для объяснения этого рассказа Фонвизина об успехе его "острых ругательств" не мешает припомнить, что подобные, не попадавшие в печать, сатиры были в то время в большом ходу. В 1764 г. главнокомандующий в Москве граф Салтыков доносил императрице следующее: "Развращенное здесь, на Москве, между молодыми людьми своевольство и наглость до такой степени возросли, что некоторые из них… дерзнули по всему городу потаенно рассеять ругательные сочинения, состоящие в каталогах на французском и русском языках, в которых до 300 человек и больше как наизнатнейших, так и прочих фамилий, в том числе дамы и девицы, невзирая ни на чины, ни на достоинства, наичувствительнейшими выражениями обесчещены и обижены". Теперь из всех сатирических сочинений Фонвизина, носившихся по Москве, дошли только два произведения, с вероятностью относимые к 1762 г.: эпиграмма на мнимое величие ("О, Клим, дела твои велики!") и злая сатира в форме басни: "Лисица-казнодей". Из числа сочинений, приписываемых Фонвизину, к этой ранней поре его литературной деятельности относят шуточное стихотворение: "Чертик на дрожках. Новая быль".

В 1759 г. в Москве открыт был "российский театр". По свидетельству Штелинга, в этом театре, кроме актеров по занятиям (Троепольский, Троепольская, Пушкина), играли также "некоторые университетские студенты". Сохранилось предание, что лучшими исполнителями из числа студентов были Як. Ив. Булгаков и Д. И. Фонвизин.

По обычаю старого времени Ф. рано был записан в военную службу; в 1762 г., оставаясь студентом, он числился в списке сержантов Семеновского полка. Осенью 1762 г., во время пребывания двора в Москве, этот "лейб-гвардии семеновского полку сержант и Московского университета студент" подал прошение об увольнении его из университета и об определении на государственную службу. В коллегии иностранных дел куда желал поступить Ф., он был "свидетельствован в языках латинском, французском и немецком и найден в знании оных достаточным". Выдержав экзамен, Ф. поступил в коллегию переводчиком капитан-поручичья чина. Ко времени этой службы в коллегии относится первое путешествие Фонвизина за границу. Он был послан с лентой ордена св. Екатерины к герцогине Мекленбург-Шверинской. Поручение было исполнено удачно. "Тогда был я еще сущий ребенок, говорит Ф., и почти не имел понятия о светском обращении; но как я читал уже довольно и имел природную остроту, то у Шверинского двора не показался я невеждою. И впрочем поведением своим приобрел я благоволение герцогини и одобрение публики".

В 1763 г. служебное положение Фонвизина изменилось: 7 октября этого года императрица Екатерина подписала указ: "Переводчику Денису Фонвизину, числясь при иностранной коллегии, быть для некоторых дел при нашем статском советнике Елагине, получая жалованье по-прежнему из оной коллегии". Ив. Перф. Елагин занимал в это время должность кабинет-министра у принятия челобитен, а несколько позже (в 1766 г.) к этой службе присоединена была другая, — заведование театрами. В это время у секретарей Елагина было, конечно, немало дела. В 1768 г. принятие челобитен передано было Степ. Фед. Стрекалову. "Дела наши, писал Ф. родным, снятием дел челобитческих совершенно облегчены, однако я каждый день у Ивана Перфильевича бываю, а сколь это беспокойно, то сам Бог видит". Ф. оставался при Елагине, получившем звание сенатора и удержавшем должность "над спектаклями главного директора".

Поселившись по месту службы в Петербурге, Ф. поддерживал живую переписку с родными: сохранились его письма к отцу и матери, к сестре Федосье Ивановне и к ее мужу Б. А. Аргамакову. Изредка Ф. приезжал в родной город; так, в конце 1765 г. он пробыл в Москве около месяца; в 1769 г., как видно из писем к Елагину, прожил в Москве больше полугода. В Петербурге молодой москвич на первых порах сильно скучал. "Здесь знакомства еще не сделал, — читаем в первом сохранившемся письме Фонвизина к сестре (от 10 августа 1763 г.). С кадетским корпусом не очень обхожусь за тем, что там большая часть солдаты; а с академией затем, что там большая часть педанты". Молодой человек искал в знакомстве или дружбы, или любви. "Однако этого желания, говорит он, по несчастию не достигаю и ниже тени к исполнению имею. Рассуди, не скучно ль так жить тому, кто имеет чувствительное сердце". Мало-помалу знакомство однако завязалось. Круг этого знакомства, насколько можно судить по письмам Фонвизина, состоял из людей чиновных и знатных, среди которых замешалось лишь одно имя, выбор которого объясняется артистическими наклонностями молодого писателя, — имя Ив. Аф. Дмитревского, которого Ф. называл "человеком честным, умным, знающим". Из своих сверстников, принадлежавших к светской молодежи, Ф. особенно близко сошелся с Вас. Ал. Аргамаковым, своим будущим зятем, служившим в то время в конной гвардии, и с кн. Ф. А. Козловским, служившим в Преображенском полку. "Склонности и сходство нравов соединили нас так много, что произошло оттуда истинное дружество", писал Ф. об Аргамакове. С кн. Козловским, кроме подобного же сходства нравов, могли сближать Дениса Ивановича литературные интересы: Ф. А. Козловский († 1770) не без некоторого успеха пробовал свои силы в прозе и в стихах. Знакомство с этим рано умершим писателем оставило глубокий след в воспоминаниях Фонвизина. Козловский ввел своего друга в общество, о котором тот впоследствии не мог "без ужаса вспомнить, ибо лучшее препровождение времени состояло в богохулии и кощунстве. В первом, замечает Ф., не принимал я никакого участия и содрогался, слыша ругательство безбожников; а в кощунстве играл я и сам не последнюю роль. В сие время сочинил я Послание к Шумилову, в коем некоторые стихи являют тогдашнее мое заблуждение, так что от сего сочинения у многих прослыл я безбожником"; Автор "Послания к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке" в шуточной форме касается философского вопроса, на котором с особенным вниманием останавливались мыслители XVIII века, вопроса о так называемых конечных причинах (causes finales), о целях мироздания; ответ сатирика на этот вопрос — безнадежно скептический, если не вполне отрицательный: "И сам не знаю я, на что сей создан свет!". В этом стихотворении, по словам Фонвизина, отразилось лишь его мимолетное, поверхностное увлечение; в глубине души его таилось постоянно иное, религиозное настроение. Это настроение подверглось новому испытанию, когда все тот же кн. Козловский познакомил Фонвизина с каким-то стариком графом, который "ничему не верил". "Рассуждения его, говорит Ф., были софистические и безумие явное, но со всем тем поколебали душу мою". Эти колебания прекратились, душевное настроение Дениса Ивановича пришло в прежнее равновесие после беседы с Г. Н. Тепловым, человеком умным, ловким и немножко философом (он составил книгу: "Наставления нравственной философии, или знания до философии касающиеся"). Теплов посоветовал Фонвизину прочитать сочинение английского писателя Самуэля Кларка: "Доказательства бытия Божия и истины христианския веры". Книга так понравилась успокоившемуся скептику, что он решился перевести ее на русский язык и "издав в свет сделать некоторую услугу соотчичам". Теплов которому сообщил о своем намерении Ф., заметил, что издание полного перевода может встретить затруднения, и посоветовал сделать лишь извлечение из книги Кларка. "Я последовал совету Григорья Николаевича, говорит Ф., и сделал выписку из Кларка. Недавно я ее читал и нахожу за нужное поправить нечто, а впрочем выписка годится. В самом конце моих “Признаний” я ее прилагаю, сердечно желая, чтобы труд мой принес хотя некоторую пользу благомыслящим читателям". Признания остались не оконченными. Не дошла до нас и выписка из Кларка.

Литературные интересы и занятия Фонвизина сплетались и с общественными, и со служебными его отношениями. Начальник Фонвизина Иван Перфильевич Елагин считался в свое время замечательным писателем: его переводы признавались "примерными на российском языке" ("Словарь" Новикова), его называли "первым нашим писателем в прозе" после Ломоносова; начитанность Елагина казалась "изумительной" ("Известие" Дмитревского). Сближение с таким человеком не могло, конечно, не иметь влияния на деятельность 20-летнего писателя. Известно, что Ф. высоко ценил литературные мнения Елагина, дорожил его критическими замечаниями. "Не хочу видеть мою комедию представленною, — писал Ф. Елагину о “Бригадире”, — прежде нежели вы мне самую истину о ней сказать изволите, то есть прикажете выключить то, что вам не нравится, и прибавить то, что вам угодно. Ваша критика мне необходима". В одной из статей, написанных Фонвизиным уже в конце жизни (1788), сочинения Елагина упоминаются, как образцы "российского витийства". Ближайшим сослуживцем Фонвизина был также писатель, — Владимир Игнатьевич Лукин (1737—1794), автор комедий, пользовавшихся в свое время известностью. Лукин был секретарем Елагина, Ф. — его помощником. Писатели-сослуживцы не сумели сохранить добрых отношений. Лукин, правда, высоко ценил талант Фонвизина, признавал, что тот имеет больше его "способности и знания", но это не мешало секретарю Елагина всячески вредить своему помощнику по службе. "Невозможно представить себе на мысль, — писал Ф. отцу (26 июня 1766), — все те злости, все те бездельнические хитрости, которые употреблял он в повреждение меня в мыслях Ивана Перфильевича и всей его фамилии". Ф. отзывался о своем противнике как о человеке умном, хотя и неуживчивом; что же касается литературной деятельности Лукина, то она давала материал для обычной насмешливости остроумного сатирика. Гордый Лукин не мог, конечно, простить этих насмешек. "Сей человек, читаем в “Чистосердечном Признании”, имеющий впрочем разум, был беспримерного высокомерия и нравом тяжел пренесносно. Он упражнялся в сочинениях на русском языке; физиономия ли моя, или не весьма скромный мой отзыв о его пере причиною стали его ко мне ненависти. Могу сказать, что в доме самого честного и снисходительного начальника вел я жизнь самую неприятнейшую от действия ненависти его любимца". Ф. пытался вывести Елагина "из заблуждения", надеялся, что Елагин "узнает мало-помалу, что любил бездельника". Но эти надежды не сбылись. Расположение министра к своему секретарю осталось неизменным. В 1769 г. Ф. писал Елагину из Москвы: "Ваше превосходительство изволите сами знать, что я для миллиона резонов с г. Лукиным быть вместе не могу". Вскоре после этого Ф. действительно оставил службу при Елагине.

Кроме упомянутого выше "Послания к слугам" и выписки из Кларка, Фонвизин написал в это время (1763—1769) несколько оригинальных произведений в стихах и в прозе и издал несколько переводных работ. Предполагают, что из немногих дошедших до нас стихотворений Фонвизина к этой именно поре относятся: "К уму моему" (отрывок) и "Матюшка разносчик" (известно только по упоминанию в словарях Новикова и м. Евгения и в "Послании" А. С. Хвостова). В письме сестры Фонвизина Ф. Ив. Аргамаковой от 7 июля 1765 г. упоминается приветствие императрице в стихах, написанное Фонвизиным, по поручению Елагина, по случаю закладки церкви в Академии Художеств: "Сегодня Василий Алексеевич (Аргамаков) и братец Денис Иванович поехали в академию; там празднество и сама государыня изволит присутствовать… Братец поехал несколько и для того, что, думаю, хор академии будет петь его похвальные государыне стихи, которые велел ему сделать Елагин… Стихи, которые не более как на девяти строках, братец сделал на одну материю трижды и показал все три сочинения Елагину". В приписке к письму замечено: "стихов братцовых в академии не пели, а пели стихи Теплова, которые очень дурны перед братцовыми". Переводные работы Фонвизина этой поры: "Любовь Кариты и Полидора", роман Ж. Ж. Бартелеми (1763), "Торгующее дворянство противуположенное дворянству военному", сочинение аббата Куайе (Соуеr), с приложением "особливого о том же рассуждения г. Юстия" (1766); "Сидней и Силли, или благодеяние и благодарность", повесть Арно (1769); "Иосиф", поэма в девяти песнях, соч. г. Битобе (1769). В 1764 г. поставлена была на сцене комедия Фонвизина "Корион", написанная стихами. Вслед за Корионом появился знаменитый "Бригадир". Время первого издания и первого представления этой комедии неизвестно. С вероятностью можно отнести появление "Бригадира" к 1768—1769 гг. Дмитревский, приятель Фонвизина, отправившийся в августе 1767 г. за границу и составивший во время путешествия "Известие о русских писателях", говорит и о Фонвизине, но в числе его произведений еще не знает "Бригадира"; в июльском выпуске журнала "Пустомеля" за 1770 г. упоминается о комедии Фонвизина, которая "столько по справедливости разумными и знающими людьми была похваляема, что лучшего и Мольер во Франции своим комедиям не видал принятия и не желал". Заметка относится, конечно, к "Бригадиру". Выражения заметки указывают на то, что к половине 1770 года комедия Фонвизина не была уже последней литературной новинкой. По свидетельству самого Фонвизина "Бригадир" написан почти одновременно с "Иосифом": "Тогда сделал я Бригадира; скоро потом перевел Иосифа, и все сие окончил в Москве… Я приехал в Петербург и привез с собой Бригадира и Иосифа". Подобное же указание находим в письме Фонвизина к Елагину из Москвы: "я время мое провожу здесь весьма полезно… перевел Иосифа, напечатал Сиднея, пишу стихи, дописал почти свою комедию." Как "Сидней", так и "Иосиф" появились в печати в 1769 г. В этом же, очевидно, году возвратился Ф. в Петербург и привез с собой "Бригадира". В бумагах Фонвизина отысканы были: начало комедии "Добрый наставник" и отрывок другой какой-то комедии. Предполагают, что эти отрывки написаны вскоре после "Бригадира".

Из переводов Фонвизина особенный успех имела поэма "Иосиф", выдержавшая несколько изданий (1769, 1780, 1787, 1790, 1802, 1819). Биограф Фонвизина кн. П. А. Вяземский подсмеивается над славянизмами Фонвизина в "Иосифе": ревностному карамзинисту "эти славянизмы напоминают карикатурные лица французских водевилей". Иначе судили современники переводчика. "Поэму “Иосиф”, говорит Новиков, перевел прозою на Российский язык с совершенным искусством. В переводе сем держался он важности славенского и чистоты Российского языка". Для объяснения дела нужно припомнить замечание Карамзина об Елагинском периоде в истории нашего литературного слога: "разделяя слог наш на эпохи, первую должно начать с Кантемира, вторую с Ломоносова; третию с переводов славяно-русских господина Елагина и его многочисленных подражателей". Очевидно, и Ф., как переводчик, принадлежит к этой именно Елагинской эпохе.

К числу переводов можно отнести и комедию "Корион", представляющую переделку драмы Грессе (Gresset) "Сидней". Не вполне оригинален по замыслу и "Бригадир". Образцом для этой комедии послужило одно из произведений того датского писателя, с которым Ф. познакомился еще в университете. Гольберг в комедии Jean de France выставляет молодого человека, побывавшего в Париже, считающего себя представителем высшей культуры, пренебрежительно относящегося к родному языку и к родному быту. Таков же и Иванушка Фонвизина. Замечательно, что в одно время с "Корионом" Фонвизина (1764) поставлена была на сцене комедия "Француз Русский", переложенная Елагиным из упомянутой комедии; эту же конечно пьесу отмечает "Драматический словарь" под заглавием: "Жан де Моле, комедия в 5 действиях г. Елагина"; автор, по отзыву словаря, показывает развращение тех молодых людей, "кои, к сожалению нашему, будучи в чужих краях, возвращаются подобными персонажу Жана де Моле, не обретя ничего, кроме тщеславия и нетерпения своего языка". Комедия Фонвизина заставила забыть переделку Елагина. Литературные достоинства комедии, мастерское чтение автора доставили "Бригадиру" редкий, необыкновенный успех. "Надобно приметить, говорит Ф., что я… читал мастерски. Чтение мое заслужило внимание А. И. Бибикова и графа Гρ. Гρ. Орлова, который не преминул донести о том государыне". Императрица пожелала ознакомиться с "Бригадиром" в передаче автора. 29 июня в Петергофе Ф. представлен был Екатерине. Она прерывала чтение выражениями своего одобрения, а выслушав всю пьесу поблагодарила автора "всемилостивейшим приветствием". Затем Ф. читал свою комедию у Наследника престола, у гр. Н. Ив. Панина, у гр. Зах. Гр. Чернышева и др., везде выслушивая единодушные похвалы. Кн. Козловский говорил Фонвизину, что "весь Петербург наполнен его комедиею, из которой многие острые слова употребляются уже в беседах". Тоже говорил ему гр. Н. Ив. Панин: "я вас уверяю, что ныне во всем Петергофе (где находился тогда двор) ни о чем другом не говорят, как о комедии и о чтении вашем". Панин называл "Бригадира" "первой комедией в наших нравах"; его особенно заинтересовал характер Бригадирши: "я удивляюсь, говорил Никита Иванович Фонвизину, вашому искусству, как вы, заставя говорить такую дурищу во все пять актов, сделали однако роль ее столько интересною, что все хочется ее слушать; я не удивляюсь, если сия комедия столь много имеет успеха". Эти известия об успехе "Бригадира", переданные самим Фонвизиным в его "Признании", подтверждаются и другими свидетельствами. Приведенная выше заметка "Пустомели" говорит, что автор "Бригадира" выслушивал такие похвалы, каких, может быть, не слыхал и Мольер. "Драматический словарь" (1787 г.) называет комедию Фонвизина "нравящеюся публике" и "невыходящею изо вкуса"; она "часто представлялась на театрах, как в Санктпетербурге, так и в Москве, завсегда к отменному удовольствию зрителей". Позднейшая критика указала некоторые недочеты как в построении комедии, так и в отдельных подробностях, но эти недочеты с остатком покрываются яркой характеристикой действующих лиц: недалекой, забитой, но добродушной Бригадирши, взяточника и ханжи советника, русского француза Иванушки, крутого и грубого Бригадира.

Служебное честолюбие Фонвизина не удовлетворялось занятиями у Елагина. По-видимому и самое поступление Фонвизина на службу к кабинет-министру состоялось лишь по желанию его родных. Молодому человеку казалась более привлекательной служба в иностранной коллегии. В письме к родным от 9 февр. 1764 г. (т. е. спустя четыре месяца после начала занятий у Елагина), Ф. оправдывается в каких-то отношениях к коллегии: "Напрасно думаете, чтоб хотел я остаться в коллегии для того, чтобы всех тем огорчить вас. К тому же я очень знаю, сколь много я любим вами, и сколь много счастье мое вам нужно". Досада родных имела однако основание. Вслед за приведенными словами Денис Иванович сообщает о своих планах относительно службы: он рассчитывает получить какое-то место при нашем резиденте в Данциге: "ce n'est pas loin d'ici, et je pourrais venir et revenir en Russie autant qu'il me plaira", утешал родных молодой чиновник. Это предположение о Данциге не осуществилось. Спустя четыре года, в 1768 г., секретарь Елагина жаловался родным на невнимательность своего шефа. "В производстве моем надежды никакой нет. По крайней мере Иван Перфильевич о том, кажется, уже забыл… Он меня любит, да вся его любовь состоит только в том, чтоб со мною отобедать и проводить время. О счастии же моем не рачит он ни мало". Ф. решился "расквитаться" с Елагиным. В 1768 г. он выхлопотал себе продолжительный отпуск и поселился в Москве. В следующем году осуществилось желание Фонвизина: он расквитался с Елагиным и вернулся к первоначальной своей службе.

9 декабря 1769 г. по именному указу, Денис Фонвизин определен был в коллегию иностранных дел, во главе которой стоял в это время гр. Ник. Ив. Панин, знавший и оценивший талантливость автора "Бригадира". Кроме заведования иностранными делами, у Панина была еще другая важная должность, "надзирание над воспитанием великого князя Павла Петровича". Служба при Панине оказалась нелегкой. В письмах Фонвизина этой поры нередко встречаются оговорки о "крайних недосугах", о "стечении множества дел", которые занимают все его время. "Время, конечно, у тебя мало, — писал Фонвизину его приятель В. Зиновьев, — и я на тебя не буду пенять, хотя и очень редко будешь писать". Обширная переписка, которую приходилось вести Фонвизину, была большею частию дополнением к его служебным занятиям. По меткому замечанию кн. Вяземского, в этой переписке секретаря Панина "видим его, так сказать, проводником, к которому примыкали все второстепенные, содействующие и предварительные сношения многосложных пружин с главным побудителем политического движения". Известны письма к Фонвизину наших послов в Варшаве (Сальдерна и Штакельберга), Лондоне (Мусина-Пушкина), Мадриде (Зиновьева), Стокгольме (гр. Остермана), Цареграде (Обрескова), секретаря посольства в Варшаве Я. И. Булгакова и др. Сохранились и письма Фонвизина к некоторым из этих лиц. Брату своего начальника П. Ив. Панину Ф. считал себя обязанным сообщать постоянные известия о ходе политических событий; в приложениях к письмам помещались копии более важных и любопытных дипломатических бумаг.

От этой же поры дошло до нас несколько писем Фонвизина к родным, из которых видно, какие трудные и тяжелые дни приходилось иногда переживать людям, близким к Н. Панину. Враждебное к нему отношение могущественного кн. Орлова, придворные интриги, вторгавшиеся в деятельность министра и воспитателя цесаревича, не оставляли в покое и сотрудников Панина. В одном из писем 1773 года Ф. жалуется на интриги, каких "ни в каком скаредном приказе нет". "Все вертится, пишет секретарь Панина, над бедным моим графом, которого терпению, кажется, конца не будет. Брата своего он сюда привезти боится, чтоб еще скорее ему шеи не сломили, а здесь ни одной души не имеет, кто б ему был истинный друг. Ужасное состояние. Я ничего у Бога не прошу, как чтоб вынес меня с честию из этого ада". Это ужасное состояние было бы совершенно невыносимым, если бы Фонвизина не поддерживала свойственная ему веселость и энергия духа, которых он не терял среди самых тягостных обстоятельств. "Знай, матушка, — писал Ф. сестре, — что я весьма скучаю придворною жизнью. Ты ведаешь, создан ли я для нее. Между тем я положил за правило стараться вести время свое так весело, как могу, и если знаю, что сегодня в таком-то доме будет мне весело, то у себя дома не остаюсь". Было бы ошибкой видеть в этих словах указание только на светские развлечения Фонвизина. Среди людей, в обществе которых находил он отдых и отраду, было немало лиц, с которыми связывали автора "Бригадира" литературные интересы. Он бывал у Державина, знаком был с Княжниным, Козодавлевым, Домашневым, Херасковым, Майковым, Богдановичем, Барковым. С некоторыми из этих писателей Ф. встречался в литературном кружке, собиравшемся у г-жи Мятлевой. По свидетельству кн Вяземского, основанному на письме Н. В. Мятлева, "в сих собраниях (у Мятлевой) находилась всегда А. И. Приклонская, с отличным умом, начитанностью, склонностью к литературе, отменным даром слова и прекрасным органом… Телесные свойства природы ее не соответствовали умственным: длинная, сухая, с лицом, искаженным оспою, она не могла бы внушить склонности человеку, который смотрел бы одними внешними глазами, но ум сочувствует уму, и зрение умного человека имеет свою оптику. Как бы то ни было, но Ф. был ей предан сердцем, мыслями и волею: она одна управляла им, как хотела, и чувства его к ней имели все свойство страсти, и страсти беспредельной". В "Чистосердечном Признании" Ф. передает нам несколько сведений о своих отношениях к любимой женщине. "Я познакомился с нею, говорит он, и скоро узнал, что почтение мое превратилось в нелицемерную к ней привязанность… С тех пор во все течение моей жизни по сей час сердце мое всегда было занято ею. Ибо страсть моя основана на почтении и не зависела от разности полов". Об этой страсти упоминает Ф. в одном из писем к сестре. Этой же страстью внушено посвящение переводной повести: "Сидней и Силли": "следуя воле твоей, перевел я Сиднея, и тебе приношу перевод мой. Что мне нужды, будут ли хвалить его другие? Лишь бы он понравился тебе. Ты одна всю вселенную для меня составляешь".

В 1773 г. Гр. Панин получил в награду богатые поместья. Ценя заслуги своих секретарей (Бакунина, Убри и Фонвизина), Панин поделился с ними высочайшим подарком. Фонвизину досталось имение в Витебской губернии с крепостным населением в 1180 чел. Не мешает при этом припомнить, что Ф., кроме занятий по должности секретаря министра, исполнял нередко и частные поручения Никиты Ивановича и Цесаревича. Об этом мы узнаем из записок Клостермана, комиссионера Фонвизина. "Великий князь наследник и граф Панин, — говорит Клостерман, — поручали ему покупать статуи и картины славных художников, книжные редкости, гравюры и проч. Я очень часто ездил с ним в лавки, в которых, равно как и на аукционах, случалось ему делать значительные закупки. Когда ему самому не хотелось ехать на общественную распродажу художественных произведений, он посылал торговаться меня, отметив предварительно в каталоге, что нужно было купить. Таким образом я вошел в сношения с главнейшими парижскими книгопродавцами… что доставило мне впоследствии значительные выгоды". Клостерман открыл в Петербурге магазин книг, картин и других художественных произведений. В торговых операциях Клостермана принимал участие и Ф. В своем духовном завещании 1786 г. он говорит: "заведенная мною коммерция вещами, до художеств принадлежащими, и отправляемая ныне санктпетербургским первой гильдии купцом Германом Клостерманом, должна остаться в полном и единственном хозяйстве и расположении жены моей".

Женился Ф. в 1774 г. на вдове Катерине Ивановне Хлоповой, урожд. Роговиковой. Перед женитьбой, в начале 1774 г., Ф. побывал в Москве; в конце этого года он снова собирался приехать в родной город. Этот последний приезд объясняется служебными отношениями. В январе 1775 г. императрица Екатерина, вместе со всем двором, отправилась в Москву для празднования окончания турецкой войны, заключения кайнарджиского мира.

В 1777 г. расстроившееся здоровье г-жи Фонвизиной потребовало климатического лечения и местом лечения избр