Иоанн IV Васильевич Грозный

— царь и великий князь всея Руси, старший сын великого князя Василия ??? Иоанновича и второй супруги его Елены Васильевны, урожденной княжны Глинской, род. 25 августа 1530 г., вступил на великокняжеский престол 4 декабря 1533 г., венчан на царство 16 января 1547 г., умер 18 марта 1584 г. Рождение старшего сына у великого князя было радостным событием не только для его родителей, особенно для отца, но и для всего населения Московского государства, так как этим рождением укреплялось прямое престолонаследие от отца к сыну и устранялась опасность перехода престола московского к одному из удельных князей, братьев великого князя. На десятый день после рождения сына великий князь отвез его в Троице-Сергиев монастырь, где игумен Иоасаф Скрипицын совершил над младенцем таинство крещения; восприемниками при крещении были уважаемые старцы — иноки: Кассиан Босой и св. Даниил переяславский; после богослужения отец положил новорожденного на раку св. Сергия, как бы отдавая своего сына под покровительство великого угодника. Свою радость великий князь Василий ознаменовал снятием опалы с некоторых приближенных лиц, освобождением из тюрем заключенных и щедрою милостынею бедным; в память радостного события заказаны были новые раки для мощей московских угодников, золотая для св. Петра Чудотворца и серебряная для св. митрополита Алексия. Письма великого князя Василия к супруге его показывают, с какою любовью и заботливостью отец относился к своему сыну. Через два года, 30 октября 1532 г., у Василия Иоанновича родился второй сын, единственный брат Иоанна, Юрий. На четвертом году жизни Иоанн потерял отца. Во время предсмертной болезни вел. кн. Василий несколько раз говорил и с братьями своими, удельными князьями Юрием и Андреем Ивановичами, и со всеми боярами, и отдельно с приближенными лицами кн. M. Л. Глинским, M. Ю. Захарьиным и Шигоной Поджогиным, о судьбе своего государства; сыну своему Иоанну завещал он государство, которым благословил его, Василия, отец; братьев он заставил поцеловать крест в том, что они не станут подниматься против его сына и заклинал их помнить свое крестное целование; боярам он напоминал: "мы вам государи прирожденные, и вы наши извечные бояре: так постойте, братья, крепко, чтобы сын мой учинился на государстве государем". Во время болезни Василий сжег старую свою духовную грамоту, написанную еще до развода с первою супругою, и написал новую. 3 декабр-1533 г., сделав все распоряжения, вел. кн. Василий велел принести к себе Иоанна, благословил его крестом св. Петра Чудотворца, приказал мамке его, боярыне Аграфене Челядниной, беречь ребенка, не отступать от него ни на шаг; в ночь с 3 на 4 декабря вел. кн. Василий Иоаннович скончался. 4 декабря было его погребение и тогда же митрополит Даниил совершил в Успенском соборе обряд поставления Иоанна на великое княжение. До нас не дошла духовная Василия; из одного позднейшего известия знаем, что он назначил удел своему второму сыну Юрию; управление государством по одним источникам было вверено вел. кн. Елене Васильевне, по другим — немногим боярам. Первое известие представляется более вероятным, так как по тогдашним понятиям опека над малолетними сыновьями принадлежала матери. Официальные акты с этого времени писались от имени Иоанна, к ним прикладывалась его печать, а государством правила вел. кн. Елена Васильевна при содействии боярской думы; первым лицом в думе был кн. В. В. Шуйский, но самым близким к правительнице и самым влиятельным — кн. И. Ф. Овчина-Телепнев-Оболенский. Непродолжительное правление Елены представляет по характеру и духу своему продолжение княжения Василия III. При содействии бояр схвачены были 11 декабря 1533 г. удельный князь дмитровский, Юрий Иванович, а в 1537 г. князь старицкий, Андрей Иванович; оба они кончили свои дни в заключении: кн. Юрий — 3 августа 1536 г., едва ли не голодною смертью, а кн. Андрей чрез полгода после заключения. Так устранены были лица, которые по положению своему могли бы быть соперниками для великого князя. В самой думе боярской происходили в начале правления интриги: из Серпухова со службы бежали в Литву кн. С. Ф. Бельский и окольничий И. В. Ляцкий (из рода Кобылы); в соучастии с ними были обвинены и взяты за это под стражу кн. И. Ф. Бельский, кн. И. М Воротынский, кн. Б. Трубецкой, боярин М. Ю. Захарьин (последний был отдан на поруки); через несколько дней, 19 августа 1534 г., заключен был дядя Елены, кн. М. Л. Глинский; соучастником его летопись называет М. С. Воронцова. Кн. С. Ф. Бельский выражал надежду добыть себе не только удел бельский, но также рязанский, так как отец его был женат на княжне рязанской. Правительство было серьезным образом встревожено отъездом Бельского и Ляцкого; в новгородской области жителей приводили даже второй раз к присяге. События эти были отголоском удельных отношений; но следует отметить, что стремление сохранить удельные отношения высказаны были почти исключительно князьями, выходцами из Западной Руси, которые сравнительно еще недавно стали слугами московского государя; рядом с ними участниками смуты являются также представители старинного московского боярства Захарьин, Воронцов и Ляцкий; поведение этих лиц должно быть объясняемо личным недовольством их против нового правительства; при покойном вел. кн. Василии Захарьин был одним из приближеннейших бояр. Из князей Северо-восточной Руси только один кн. А. М. Шуйский замешан был в деле князя дмитровского Юрия Ивановича; все же остальные члены рода Шуйских явились деятельными пособниками Елены в подавлений удельных смут. В правление Елены начали в Москве чеканить новую серебряную монету, по три рубля из гривны серебра; на порчу серебряных денег обратил внимание еще Василий III незадолго до смерти. Исполняя волю супруга, Елена построила в Москве около Кремля каменную стену, так называемый Китай-город; строителем был П. Фрязин; в 1535 г. монастырям запрещено было приобретать покупкой или получать по духовным завещаниям вотчинные земли служилых людей без ведома правительства; в 1536 г. в Новгороде отобрано было значительное число церковных земель; и в Москве при постройке Китай-города и в Новгороде при постройке новой деревянной стены впервые привлечено было к городовой повинности духовенство, в том числе в Москве митрополит, а в Новгороде архиепископ.

В 1534 г. и в 1537 г. были подтверждены прежние договоры с Ливонским орденом и со Швецией; но главный враг Московской Руси на западе, государство Польско-Литовское, надеялось воспользоваться малолетством великого князя и происходившими в Москве смутами; к тому же бежавшие в Литву кн. Бельский и Ляцкий указывали королю Сигизмунду I на легкость успехов в войне с Москвою. Когда в 1534 г. истекло перемирие, заключенное в 1531 г., то со стороны Литвы-Польши открыты были враждебные действия. Но успехи литовцев ограничились тем, что они взяли Гомель, сожгли Стародуб и Почеп; два последние города были возобновлены, как только литовцы оставили их; московские воеводы успели построить на литовской земле города: Себеж, Велиж и Заволочье. Такие нерешительные результаты склонили литовцев к переговорам и в 1537 г. заключено было перемирие на 5 лет, с 25 марта 1537 г. по 25 марта 1542 г.; каждая сторона осталась при том, чем владела. Неуспех Сигизмунда I в этой войне зависел отчасти от того, что он рассчитывал на помощь крымского хана, Сахыб-Гирея; но Москве удалось в это время выставить Сахыбу соперника в лице брата его, Ислам-Гирея; ссоры двух братьев разделили орду и не позволили Сахыб-Гирею оказать деятельную помощь Литве; но в 1537 г. Ислам был убит и Сахыб сделался один ханом всей Крымской орды; у него тогда жил кн. С. Ф. Бельский, который всячески подстрекад хана к враждебным действиям против Москвы. Единовластие Сахыб-Гирея было тем неприятнее для Москвы, что еще в 1535 г. в Казани убит был царь Еналей, ставленник Василия III, и на его место посажен был Сафа-Гирей, племянник Сахыб-Гирея. Соединение двух татарских царств под властью энергичной фамилии Гиреев грозило Москве большими опасностями. Русская партия в Казани просила у Елены в цари себе брата убитого Еналея, Шиг-Алея, который был в заключении на Белоозере. Правительница освободила его, но посадить его в Казани не удалось; царем казанским пришлось признавать Сафа-Гирея и вместе с тем приходилось внимательно оберегать и южную и восточную границу государства от энергических нападений татар, приходилось даже отказаться на время от наступательной политики.

3 апреля 1538 г. скончалась великая княгиня Елена Васильевна; Герберштейн говорит, что ее отравили бояре; однако Грозный, который впоследствии попрекал бояр во многих преступлениях, ни разу не обвиняет их в смерти матери. За малолетством великого князя государством править стала боярская дума, во главе которой стал энергичный князь В. В. Шуйский; 9 апреля схвачен и заключен кн. И. Ф Овчина-Телепнев-Оболенский и скоро умер в заключении голодной смертью; сестра его, мамка великого князя, Аграфена Челяднина, сослана была в Каргополь и там пострижена в монахини; содержавшиеся в заключении князья И. Ф. Бельский и А. М. Шуйский выпущены и заняли место в думе. Однако не долго господствовало среди бояр согласие; властолюбивый кн. В. В. Шуйский столкнулся с кн. И. Ф. Бельским; последний успел составить партию, к которой примкнули, между прочими, митрополит Даниил и боярин М. В. Тучков; они уговорили великого князя сказать боярство кн. Ю. М. Голицыну-Булгакову, а окольничество — И. И. Хабарову; этим их партия в думе должна была усилиться еще более. Но Шуйские на этот раз одолели: кн. и. Ф. Бельский был опять посажен в заключение, сторонника его разосланы по деревням, а дьяк Ф Мишурин казнен (21 октября 1538 г.); в эту же зиму умер кн. В. В Шуйский и его место, как вождя партии и правителя государства, занял брат его кн. И. В. Шуйский. Летописец справедливо указывает главную причину вражды в том, что каждый из бояр заботился о себе и о своих, а не о государском и не о земском; хуже всего было то, что добычей, которую бояре делили между собой, была русская земля. Бежавший из Москвы иностранец П. Фрязин жалуется также, что по смерти великой княгини бояре начали жить по своей воле, чинить всем великие насилия, так что в русской земле настали великий мятеж и безгосударство. Новый правитель государства 2 февраля 1539 г. свел с митрополии Даниила и сослал его на житье в Волоколамский монастырь, где прежде Даниил был игуменом; желая оправдать свой беззаконный поступок, Шуйские заставили Даниила написать отреченную грамоту, в которой тот отказался не только от митрополии, но даже от архиерейства, признавая за собою "разумения неполезна и мысль погрешительну". На митрополию возведен был 6 февраля Иоасаф (Скрипицын), троицкий игумен, сторонник последователей преподобного Нила сорского. Новый митрополит скоро разошелся с Шуйскими, сблизился с противной партией и уговорил великого князя освободить (6 июня 1540 г.) кн. И. Ф Бельского; а вскоре Бельский стал даже во главе правления; он действовал мягче своего предшественника: он не преследовал своего противника, который скоро назначен был оберегать восточную границу государства от казанских татар; по просьбе Бельского, митрополита Иоасафа и священника Сильвестра Иоанн освободил 25 декабря 1541 г. кн. Владимира Андреевича, сына удельного кн. Андрея Ивановича, и его мать, кн. Евфросинью; Иоанн отдал Владимиру Андреевич отцовский удел Старицу, но бояр к его двору и детей боярских дворовых назначил новых, а не отцовских; тогда же была несколько облегчена участь кн. Дмитрия Андреевича, сына Андрея Васильевича углицкого, заключенного вместе с отцом еще в 1491 г.; 50 лет он сидел в оковах, теперь оковы с него были сняты, но из тюрьмы он не был освобожден. Наконец, и вся земля русская почувствовала облегчение от своеволия наместников, угнетавших области, данные им в кормление. Освобождение Владимира Андреевича было последним делом Бельского: кн. И. В. Шуйский, стоявший во главе большого войска во Владимире, склонил на свою сторону многих детей боярских, между прочим всех новгородских помещиков, и привел их к присяге; по соглашению с боярами, своими сторонниками, он должен был явиться в Москву 3 января 1542 г., а в ночь со 2 на 3 января, часа за 3 до света, сторонники Шуйского пришли в хоромы Иоанна, разбудили его, заставили петь в крестовой комнате (т. е. читать утренние молитвы), а сами в это время схватили кн. И Ф. Бельского; на следующий день Бельский сослан был на Белоозеро, где и был вскоре убит П. Зайцевым, Клобуковым и Сергеевым; люди партии Бельского были разосланы: кн. П. М. Щенятев — в Ярославль, И И. Хабаров — в Тверь; митрополит Иоасаф едва не был убит детьми боярскими новгородцами; с трудом удержали новгородцев троицкий игумен Алексей и кн. Д. Ф. Палецкий; затем Иоасафа сослали в Кириллов монастырь, а на его место 19 марта 1542 г., поставлен был в митрополиты Макарий, архиепископ новгородский, иосифлянин. Главнейшими деятелями в этом перевороте были: князья И. В. Шуйский, сын его, П. И. Шуйский, А. М. Шуйский, М. И. и И. И. Кубенские, Д. Ф Палецкий, казначей И. Третьяков, Иван Большой Васильевич Шереметев и некоторые другие. Кн. И. В. Шуйский вскоре умер, место его занял кн. А. М. Шуйский, который был в 1538—1540 гг. наместником в Пскове и оставил там по себе самую недобрую память; от такого правителя русская земля не могла ожидать добра. Но Иоанн уже подрастал; Шуйские заметили, что расположением молодого государя пользуется Ф. С Воронцов; тогда 9 сентября 1543 г. князья А. М. и И. М. Шуйские, Ф И. Скопин-Шуйский, Д. Курлятев, И. Пронский, А. Д. Басманов и другие, во время совещания в присутствии великого князя, у него в столовой избе, схватили Воронцова, били его, оборвали на нем платье и даже хотели убить. Иоанн отправил к ним митрополита и бояр И. γ. и В. γ. Морозовых и "для государева слова" Шуйские не убили Воронцова; он был сослан вместе с сыном в Кострому, хотя государь просил, чтобы Воронцова отправили на службу в Коломну. С какою необузданностью и дерзостью вели себя в этом деле сторонники Шуйских видно из того, что, между прочим во время переговоров о Воронцове, Ф. Головин умышленно наступил на мантию митрополита и разодрал ее. Но это было уже последнее своевольство бояр. 29 декабря 1543 г. великий князь приказал схватить "первосоветника боярского", кн. А. М. Шуйского, велел отдать его псарям и "псари взяша и убиша его, влекуще к тюрмам противу ворот Риз-положенных во граде"; кн. Ф. Скопин-Шуйский, кн. Ю. Темкин, Ф. Головин были разосланы и "от тех мест начаша бояре от государя страх имети и послушание", говорит летописец. Обыкновенно полагают, что в эту эпоху (1538—1543 гг.) происходила борьба двух начал — старого удельного уклада и нового государственного строя, что именно в эти годы боярство, большинство которого находилось на стороне Шуйских, показало полную свою несостоятельность и погубило свое дело главным образом вследствие того, что допустило страшные хищения и насилия в стране. Но мы видим только борьбу партий Шуйских, представителей старинных московских порядков, и Бельских, принесших с собою западно-русские идеи; мы видим стремление каждой партии окружить государя своими сторонниками, раздать им кормления, деньги и поместаое жалованье; но в действиях Шуйских нет ничего, что было бы направлено против укреплявшегося тогда монархического начала; при Елене уничтожены были два удела, оба, особенно первый, при содействии боярской думы; после Елены Шуйские не давали удела малолетнему брату Иоанна, Юрию Васильевич, не подумали выпустить на свободу, а тем более возвратить удел Владимиру Андреевич. Шуйские твердо держали в руках власть, и не они, а Бельские ослабляли эту власть, вмешивая в боярские отношения восьмилетнего государя; скажем более: даже выходка кн. А. Шуйского против Воронцова произошла на заседании думы и может быть объяснима, как нежелание допустить торжество мнения, опиравшегося лишь на волю 12-летнего государя. Сам Грозный впоследствии обвинял Шуйских, что они самовольно учинились у него опекунами, что они расхитили его казну, что оскорбляли его и память его родителей своим поведением; бывало мы с братом Юрием играем, а кн. И. В. Шуйский сидит опершись на локоть, положив ногу на постель отца нашего, вспоминал он. Однако преувеличенность некоторых обвинений против бояр и несостоятельность первого совершения ясны.

На Шуйских лежит пятно крайне дурного хищнического управления землею, но, кажется, они и сами сознавали это зло и в правление И. В Шуйского даны были две первые губные грамоты — Белозерская и Каргопольская (1539 г.), а введение губных учреждений в корне подрывало систему кормлений. Действия Шуйских были грубы, своевольны и корыстны; но в них не видим отголосков старины удельного уклада; Шуйские не мечтали о восстановдении Суздальского княжества, они оставались слугами московского государя; даже связь их с новгородцами не имела того политического значения, какое ей приписывают: на стороне Шуйских было не потомство свободолюбивого населения Великого Новгорода, а дети боярские, помещики новгородские — потомки людей, испомещенных там Иоанном III; на стороне Шуйских был и архиепископ Новгорода, но опять-таки не избранный населением, а поставленный туда вел. кн. Василием, — Макарий, усердный иосифлянин. Напротив, в действиях Бельских проглядывает сочувствие к строю удельному: один из них мечтал о рязанском княжестве, потом бежал в Литву, посетил Крым и Константинополь, всюду возбуждая врагов на Московскую Русь; брат его едва не выхлопотал ему прощения; Бельский же содействовал возвращению удела Владимиру Андреевич. Во время малолетства Грозного его бояре действовали и вели себя так же, как бояре Димитрия Донского в его малолетство; они не упускали из вида пользы государства, они не ослабляли власти государевой, а боролись между собой, главным образом, из-за власти и из-за кормлений; они и не подумали сплотиться теснее, обеспечить свои права каким-либо договором. Слишком слабые и бедные, чтобы думать о политических правах, подобно своей западно-русской братия, слишком уверенные в силе давно сложившихся условий, они воспользовались малолетством государя, чтобы без его контроля поправить состояния свои и своих слуг, оставаясь в полной уверенности, что государь будет править землею вместе с ними и через них и их детей и внуков.

Всего печальнее смуты боярские отразились на отношениях к татарам. Боярам не удалось разорвать связи Крыма с Казанью и татары с обеих сторон нападали на Русь, грабили места по всей юго-восточной окраине. К счастью двум татарским ордам трудно было нападать на Русь одновременно: казанцы, не имевшие судов, боялись летом переходить за Волгу и потому предпочитали нападать на русские земли зимою; напротив, крымцы для своих набегов выбирали весеннее время и лето, когда в степи был готовый корм для их лошадей. В начале 1541 г., по вестям из Казани от кн. Булата, что сторонники России собираются убить Сафа-Гирея, выслано было во Владимир, под начальством кн. И. В Шуйского, войско, составленное из дворовых и городовых детей боярских 17-ти городов; затем в Москве узнали, что Сахыб-Гирей идет на Русь со всею ордою и с турецкими янычарами, с пушками и пищалями, с ногаями, астраханцами, азовцами, имея, по донесению сторожевых станиц, более ста тысяч. С ханом был и изменник кн. С. Ф. Бельский. В Москве опасались осады, и не знали, оставаться ли молодому государю в Москве, или отъехать в какой-нибудь другой город. Одни бояре указывали, что когда татары приходили на Москву, то великие князья в городе не сиживали; им возражали, что в тех случаях великие князья были совершеннолетние, "истому великую могли подняти, и собою промыслити, и земле пособляти; а ныне государь мал, а брат его и того меньше; борзой езды и истомы поднять не могут". Прекрасно обрисовывают тогдашнее положение московского государства, окруженного со всех сторон врагами, слова митрополита Иоасафа: "государи отступали, сказал митрополит, на Кострому и в иные города, но эти города теперь не мирны с Казанью; в Новгород и Псков государи не отступали для литовского рубежа и немецкого; к тому же на кого оставить Москву и чудотворцев; князь великий Димитрий с Москвы съехал, брата своего и крепких воевод не оставил, и над Москвою каково стало? Господи от таковой беды защити и помилуй! Теперь людей собрано много, есть кому беречь дело великого князя и Москве пособлять; поэтому положить великого князя на Бога, Пречистую и чудотворцев Петра и Алексея, а те имеют попечение о русской земле". Хан 30 июля пришел к Оке, у Коломны хотел переправляться чрез реку, но встреченный большим войском под начальством кн. Д. Ф. Бельского 31 июля стал отступать; на возвратном пути попытался было овладеть городом Пронском, но и здесь был отбит. Такой полный неуспех Сахыб-Гирея турецкие источники объясняют заговором Бакы-бея: хану донесли, что Бакы-бей намеревается его убить во время переправы чрез Оку; хан, подойдя к Оке, приказал Бакы-бею переправиться первому; пока они обсылались гонцами, стемнело и переправу пришлось отложить до следующего дня, а в ночь стали подходить русские войска. Разгневанный неудачей Сахыб-Гирей написал Иоанну бранное послание, начинавшееся так: "Проклятый и отверженный, беззаконный, московский пахарь, раб мой"; хан грозил Иоанну, что хотел его запречь в соху и заставить сеять золу и т. д. В общем в боярское правление Русь с трудом отбивалась от татар; резкая перемена в этих отношениях произошла лишь с того времени, когда сам Иоанн стал во главе управления (с 1545 г.).

Удачнее шли сношения с Литвой. После заключения перемирия 1537 г. не прекращались взаимные жалобы на пограничные обиды; впрочем в 1542 г., когда истек срок пятилетнего перемирия, оно было продолжено на тех же условиях еще на 7 лет; и на этот раз шли разговоры о вечном мире, но Литва не хотела мириться без Смоленска, а боярам хотелось вернуть Гомель. Чтобы прекратить пограничные споры, особенно частые между жителями Полоцка и Себежа, решено было отправить на место судей от той и другой стороны; так как Себеж стоял собственно на литовской земле и размежевание не могло быть выгодно для Москвы, то бояре затянули дело и вели его так, что съезд судей не состоялся: сначала на приглашение, присланное 18 января, 1543 г. назначить съезд на 2 февраля, ответили, что московским судьям не поспеть к 2 февраля и что из-за снегов "рубежей не знати"; сами бояре предложили съехаться летом, но потом отсрочили съезд до Филиппова заговенья, т. е. до 14 ноября, затем съезд был опять перенесен, — на Духов день 1544 г.; на этот раз на место приехали судьи с той и другой стороны, но к переговорам не приступали: целый день проспорили сопровождавшие посольство чиновники, где съехаться, а самые послы не видевшись и разъехались. — В таком положении были дела к тому времени, с которого Иоанн стал принимать активное участие в делах правления.

Иоанн очень рано стал выступать в придворной жизни, как государь: в конце 1535 г. он принимал царя Шиг-Алея, выпущенного из заключения на Белоозере; пред малолетним великим князем пал ниц царь казанский. Потом Иоанн был у матери, когда ей являлись царь Шиг-Алей и жена его; в 1535 г. архиепископ новгородский Макарий являлся с поклоном к Иоанну. Макарий провел в Москве 18 дней, через день ездил к государю, печаловался ему за опальных людей. 13 августа 1536 г. Иоанн принимал литовских послов; на приветствие их он, по обычаю, встав с своего места спросил: "брат наш Жигимонт король по здорову ли?", звал послов к своей руке, спрашивал их, благополучно ли они доехали до Москвы; при этой церемонии стояли у места великого князя, берегли его, бояре: кн. В. В. Шуйский и кн. И. Ф. Овчина-Оболенский; в заключении аудиенции послу от имени великого князя было объявлено: "пригоже было нам тобя жаловати ести, да еще есмя леты несовершенны, и быти нам за столом, и нам будет стол в истому, и ты на нас не помолви, а мы тобе еству пошлем на подворье"; при этом официальная запись добавляет: "князь великий еще собе столом не едал и опричь послов"; 18 февраля 1537 г. Иоанн целовал пред послами крест.

Такие приемы и столь раннее участие Иоанна в придворной и общественной жизни, где все склонялось пред ним, должны были развить в нем крайне высокое мнение, как о себе лично, так и о достоинстве государя московского. Иоанн страдал впоследствии недостатками тех лиц, которые не помнят себя иначе, как на престоле. Вместе с тем, однако, в душу ребенка западали и впечатления совсем другого рода: смутно он мог помнить, как через неделю после смерти его отца захватили его дядю, поднявшего усобицу вопреки крестному целованию; Иоанну было уже шесть лет, когда Юрий Иванович умер в тюрьме, может быть от голода; Иоанн должен был хорошо помнить тревогу, поднятую в 1537 г. движением другого его дяди, Андрея Ивановича; он узнал впоследствии, что и ближайший его родственник по матери, кн. M. Л. Глинский, умер в тюрьме; он мог знать, как в 1537 г. Елена приказала расправиться с изменившими государю детьми боярскими новгородцами: 30 человек были перевешаны по дороге в Новгород; слышал Иоанн, как боярин и советник его отца бежал в Литву и после этого поднимал на Русь Литву, и крымцев, и турецкого султана. С раннего детства Иоанн привык видеть в своих родных своих первых врагов, привык верить всяким преступлениям, взводимым на них; в раннем детстве Иоанну указаны были средства, которыми он мог избавиться от врагов, и виселицами обозначен к Новгороду путь, по которому он много лет спустя прошел таким разрушительным походом.

Если еще при жизни матери Иоанн привык сознавать и чувствовать себя государем, то по смерти ее он чувствовал это сильнее: восьми лет Иоанн жалует, по убеждению митрополита Даниила и Бельского, боярством кн. Голицына; 10-ти лет он считает себя уже совершеннолетним, "мне же в возраст достигшу, не восхотев под рабскою властью быти, и того ради князя Ивана Васильевича Шуйского от себя отослал на службу, а у себя есми велел быти боярину князю Ивану Федорович Бельскому", говорит он: это случилось в 1540 г. и с этого времени Иоанн считал себя действительным правителем земли и, конечно, жестоко оскорблялся тем, что бояре еще не признавали его за совершеннолетнего; с чувством горькой досады он вспоминал, как кн. Шуйский свысока смотрел на него, воспитывал его и брата его, Юрия, как "иностранных", "как самую убогую чадь"; он упрекает бояр даже в том, что не имел приличной одежды, иногда терпел голод, что у него на глазах небрежно и оскорбительно обращались с дорогими для него вещами отца и матери. Обвинения эти писаны много лет спустя, в 1564 г., во время горькой полемики, но несомненно, уже в те юные годы он привык смотреть на себя, как на сирого и обездоленного; "призри", молился он в 1541 г., "на нас сирых; остались есмы от пазухи отца своего и от чресл матери своея млады; ни откуду себе на земли утехи не имеем"; то же он говорил в 1550 г. Что он рос без призора, что он страдал от этого, это подтверждает и кн. Курбский; что с ним обращались иногда дерзко — это доказывают факты; но в то же время он пользовался в достаточной степени свободой; к сожалению, мы ничего не знаем о том, как шло образование Иоанна, во всяком случае — одного из самых ярких и оригинальных умов московской Руси. Он читал много, но без разбору, систематически же вероятно не учился совсем; с очень раннего возраста он привык разъезжать по монастырям; еще мать несколько раз возила его и Юрия то к Троице, то в Можайск, то в Боровск. Первые его поездки обыкновенно продолжались дня четыре, дней пять; но уже с 12-летнего возраста они изменяют свой характер. 21 апреля 1542 г. Иоанн отправился в Сергиев монастырь, оттуда проехал в свои села: Слободу, Олешню и другие, вернулся в Москву только 17 октября; 8 декабря поехал опять помолиться в Боровск, Можайск и на Волок, вернулся 20 декабря; в 1543 г., после ссылки Воронцова, он 16 сентября поехал к Сергию, заезжал в Можайск и другие места и возвратился в Москву только к 1 ноября. 3 марта 1544 г., на первой неделе великого поста, он поехал к Сергию, оттуда в Макарьев Калязин монастырь, затем "на свою государскую потеху в Заболотье на медведи", оттуда опять к Сергию и в Москву. Курбский говорит, что уже с 11-летнего возраста Иоанн привык к кровавым потехам, любил убивать животных, бросал их на землю с крыш, а пестуны хвалили его за это; на 15 году Иоанн, по словам Курбского, стал разъезжать по улицам города, окруженный толпою сверстников, которые били и грабили народ, а ласкатели опять только говорили: "О! храбр будет сей царь и мужествен". Рассказ Курбского неверен только в хронологическом отношении: в этой части своей "Истории" Курбский постоянно считает Иоанна старше, чем то было в действительности. С 1545 г. поездки Иоанна становятся еще продолжительнее и отдаленнее: он ездит в Переяславль, Ростов, Ярославль, в Вологду, в Новгород и Псков. По поводу посещения Иоанном Новгорода летописец замечает, что князь великий ни в чем не управил своей вотчины, а только причинил населению "много протор и волокиты".

Беспрестанные разъезды, столь быстрые переходы от молитвы к потехе служат признаком неустойчивого и непостоянного характера молодого государя. Отношения его к окружающим, к сожалению, не только подтверждают этот вывод, но в значительной степени усиливают. С конца 1543 г. Иоанн считает себя самостоятельным правителем; на деле всем стали заправлять кн. Глинские, родственники его с материнской стороны; сам Иоанн не обнаружил ни чем желания взяться в действительности за дело правления; из личных его действий за это время знаем лишь его разъезды, опалы и казни, казалось бы несвойственные в столь раннем возрасте: в сентябре 1545 г. урезан язык А. Бутурлину за невежливые слова, в октябре положена опала на кн. И. Кубенского, кн. П Шуйского, кн. А. Горбатого, Ф. Воронцова, кн. Д. Палецкого, в декабре они прощены по ходатайству митрополита; 21 июня 1546 г. по делу о сопротивлении новгородских пищальников казнены кн. И. И. Кубенский и оба Воронцовы, а И. П. Федоров и кн. И. М. Воротынский заточены; официальный летописец выражает свое сомнение в виновности казненных бояр. Кроме этих казней, несомненно происшедших в это время, Курбский относит к тому же времени казнь пятнадцатилетнего кн. М. Б Трубецкого, кн. И. И. Дорогобужского и кн. Ф. И Овчины-Телепнева-Оболенского, сына любимца Елены, и еще некоего Ф Невежи. Родословная книга подтверждает известия о казни кн. Ф Овчины, но не говорит, когда это было; ввиду молодых лет троих казненных и их положения приходится думать, что это были сверстники Иоанна и погибли в минуту его раздражения. Особенно заслуживает внимания отношение Иоанна к Воронцову: прежде это был его любимец, после казни Шуйского он был возвращен им из ссылки; в 1545 г. он уже в опале, а в 1546 г. и казнен. Таким образом, трое заслуженных бояр и почти несомненно еще 4 человека казнены были Иоанном в промежуток 1544—1547 годов, когда он государством еще не правил, никаких вопросов государственных не поднимал; в три года он казнил более, чем отец его и дед во все время продолжительных княжений. Эти казни, а равно и отношения Иоанна к населению в эти годы, обнаруживают и крайне высокое мнение о себе, пренебрежение к другим, полнейшее нежелание сдерживать себя, болезненную раздражительность и почти непонятную в молодом возрасте жестокость. В 1551 г. Иоанн сам сознал это, заявив, что нельзя ни описать, ни языком человеческим пересказать всего, что сделано было им дурного в молодости. Государством продолжали управлять Глинские, которые относились к народу нисколько не лучше Шуйских. Первым актом государственной деятельности Иоанна было принятие царского титула, событие, чрезвычайно важное в нашей истории; характерно, что именно с этого Иоанн начал; не сделав еще ничего для своего государства, он на 17 году своей жизни принимает титул, который хотели принять и его отец, и его дед, но не решались этого сделать даже после важных и несомненных успехов своей государственной деятельности. 13 декабря 1546 г. Иоанн советовался с митр. Макарием о своей женитьбе и о том, что он хочет "сести на царстве на великом княжении". После двух совещаний митрополита с боярами, даже опальными, мысль Иоанна была вполне одобрена на соборе. 17 декабря Иоанн объявил собору, что он хотел искать невесты в иных государствах, но оставил эту мысль, потому что после отца и матери остался молод, и беда будет, если он с женой не сойдется нравом; еще в 1543 г. Б. И. Сукину, ехавшему в Литву, велено было, между прочим, объявить в Литве, что государь ищет невесты, но в Литве на этот намек не обратили внимания. Митрополит и бояре заплакали от радости, по словам летописи, видя государя столь еще молодого, а так основательно рассуждающего. Затем Иоанн сказал, что хочет пред женитьбою "поискать прежних чинов своих прародителей" и "как прародители наши, цари и великие князи и сродник наш вел. кн. Владимир Всеволодович Мономах на царство и великое княжение садились, так и я хочу потому же тот чин исполнити и на царство и великое княжение хочу сести", говорил Иоанн. Митрополит благословил его на это дело, а бояре возрадовались, что государь в таких годах уже "поискал чинов своих прародителей". 16 января 1547 г. великий князь Иоанн Васильевич был торжественно венчан на царство в Успенском соборе митрополитом Макарием. Еще Иоанн Ш употреблял титул "царь" в сношениях с мелкими государствами, например Тевтонским орденом; Василий III, как сын византийской царевны, употреблял этот титул не только в сношениях с западными государями, за исключением Литвы-Польши, но и в некоторых актах; но только с 1547 г. этот титул стал постоянным и обязательным именованием московского государя.

Современники различно объясняли значение этого события. Само правительство московское, помимо всяких фикций, объяснили это тем, что "ныне землею русскою владеет государь наш один". Некоторые книжники видели в этом исполнение пророчества о третьем Риме, — "два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быть", гласила эта теория. С принятием этого титула московский государь становился главою и защитником всего православного мира. Для большинства населения этим титулом государь провозглашал себя и государство свое самостоятельным и независимым, — "прежде бо его никтоже от прадед царем словяще в России, не смеяше от них ни кийждо поставитися царем и зватися тем новым именем, блюдущеся зависти ради и востания на них поганых царь", читаем в летописи. Четвертые, наконец, видели в этом указание на объем власти, на выделение князя московского и именем из среды многочисленных князей. В каждом толковании была своя доля истины. Царский титул указывал и на полную самостоятельность Руси, ибо царем именовали на Руси татарского хана, прежде неограниченно господствовавшего над Русью; указывал и на преемственность власти московского государя от византийских императоров, так как их называли на Руси также царями; этот титул выделял, действительно, московского государя из среды князей, толпившихся около него и составлявших его двор; и благодаря этому титулу московский государь, "царь всея Руси", становился в глазах массы выше "великого князя литовского и русского". В этом событии, как в фокусе, отразились: и свержение татарского ига, и собрание русской земли, и византийское влияние, и низведение удельных князей на степень слуг государевых; это событие есть завершение того процесса в русской жизни, который начался еще во второй половине XIV века. Поэтому, так как это событие касается почти исключительно русского народа, то и московскому правительству для того, чтобы добиться общего признания этого титула, пришлось выдержать (борьбу, очень продолжительную и упорную, только с литовско-польским государством, стремившимся тогда тоже овладеть русским миром.

С просьбою о признании этого титула за московским государем наше правительство обратилось только к восточным патриархам. Восточные патриархи охотно дали свое согласие; в 1561 г. патриарх константинопольский Иоасаф дал грамоту от имени собора, хотя никакого собора в это время не происходило и подписи самих иерархов, по новейшим изысканиям, подложны, за исключением двух подписей: самого патриарха Иоасафа и Иоасафа, митрополита еврипского, привезшего эту грамоту в Москву. Собор 1565 г., низложивший патриарха Иоасафа, прислал Иоанну подтвердительную грамоту. Для доказательства, что этот титул не был "новшеством", выдвинута была прежде всего легенда о войне вел. кн. Владимира Всеволодовича с императором Константином-Мономахом, причем рассказывалось, что император "добил" Владимиру челом и прислал регалии для царского венчания Владимира в Киеве. Но нет никакого с