Остерман, граф Андрей Иванович (Генрих Иоанн Фридрих)

— действительный тайный советник; генерал-адмирал; вице-канцлер; президент комиссии о коммерции; первый кабинет-министр. Сын лютеранского пастора, А. И. Остерман родился 30 мая (ст. ст.) 1686 г, в Бохуме, в графстве Марк в Вестфалии, скончался 20 мая 1747 г. в Березове, в Сибири. Получил образование в университете в Иене, откуда, однако, должен был удалиться сначала в Эйзенах, а затем в Амстердам в Голландию, обвиняемый, как есть известие в убийстве на дуэли своего товарища. В Голландии в 1703 г. был принят на русскую службу адмиралом Крюйсом, с которым и прибыл в октябре 1704 г. в Россию. (Старший брат Остермана, Иоанн Христофор Дитрих, позднее мекленбургский посланник в России, служил уже в то время при русском Дворе в качестве воспитателя детей царя Иоанна Алексеевича.) Владея языками немецким, голландским, латинским, французским и итальянским и прекрасно изучив русский — из современников Петра Великого он писал наиболее правильно в стилистическом и грамматическом отношении — Остерман был определен в 1708 г. переводчиком посольского приказа. Во время Северной войны находился при походной канцелярии Петра Великого и уже в первые годы службы получал довольно серьезные поручения. Так, в 1710 г. он был послан к польскому королю с извещением о взятии Риги, а также к дворам прусскому и датскому, склонить которых к более активному участию в войне против Швеции Петр Великий особенно старался после полтавской победы. По возвращении из поездки Остерман в том же году получил звание секретаря посольской канцелярии. В 1711 г. Остерман находился при Шафирове во время переговоров последнего с турецким визирем (Прутский поход) и получил, очевидно, за отъездом самого Шафирова в Турцию, 12 июля звание тайного секретаря. С этого времени начинается более самостоятельная и ответственная служебная карьера Остермана. В феврале 1713 г. он был послан "с нужными изустными делами" в Берлин. В июне 1715 г., когда из-за открытого соперничества России и Швеции начал уже обрисовываться будущий антагонизм России и Англии, наложивший определенный отпечаток на дипломатические отношения России к Европейским державам во вторую половину Северной войны, Остерман, в звании канцелярии советника, ездил, якобы "для осмотрения нового в ботанике изобретения" в Голландию, где в то время в руках кн. Б. И. Куракина сосредоточивались нити внешней русской политики, и где шведский министр бар. Герц принимал участие в подготовлявшемся грандиозном заговоре английских якобитов. В 1717 г. Остерман вместе с генерал-фельдцейхмейстером Брюсом принимал участие в Аландском конгрессе (шведские уполномоченные — Герц и Гиельмборг), на котором и играл с русской стороны главную роль, несмотря на то, что официально являлся лишь вторым уполномоченным. В 1719 г., когда Россия, подготовляясь к миру, наносила в то же время последние вооруженные удары своей противнице, Остерман был послан в Швецию склонять шведское правительство к принятию русских мирных условий. При образовании коллегии иностранных дел Остерман 13 февраля 1720 г. получил в ней место тайного канцелярии советника. В 1721 г. он был назначен вместе с тем же Брюсом на конгресс в Ништадте (шведские уполномоченные — гр. Лилиенстедт и бар. Стремфельд) и за заключение Ништадтского мира (30 августа) был награжден званием барона, чином тайного советника, деньгами и деревнями. С 1723 г. Остерман исполнял должность вице-президента коллегии иностранных дед. В петровское царствование служба Остермана вообще сосредоточивалась исключительно в ведомстве иностранных дед; при преемниках Петра Великого, заняв один из высших государственных постов, Остерман в то же время принимает видное участие и в делах нашей внутренней политики. После восшествия на престол Екатерины I Остерман получил звание вице-канцлера и чин действительного тайного советника. В начале 1726 г. при учреждении Верховного Тайного Совета он вошел в число членов последнего; в ноябре того же года был назначен начальником над почтами, и тогда же ему была поручена учрежденная "комиссия о коммерции". 1-го января 1727 г. Остерман был пожалован в кавалеры ордена св. Андрея Первозванного и назначен обер-гофмейстером (воспитателем) великого князя наследника Петра Алексеевича; последнее звание он сохранял и в продолжение всего царствования Петра II. Участие Остермана в событиях 1730 г. снискало для него благоволение новой государыни. 28 апреля 1730 г. он был возведен в графское достоинство и награжден землями в Лифляндии; его жена была сделана статс-дамой. В том же году, при упразднении Верхового Тайного Совета и восстановлении сената, Остерман был назначен сенатором; 10 ноября 1731 г. Остерман в звании второго кабинет-министра вошел в состав вновь учрежденного Кабинета (кроме него, гр. Головкин и кн. Черкасский). С 1733 г. председательствовал в военно-морской комиссии "для рассмотрения и приведения в добрый и надежный порядок флота, адмиралтейств и всего что к тому принадлежит". В 1734 г., после смерти гр. Головкина, получил звание первого кабинет-министра. После смерти Анны Иоанновны положение Остермана несколько поколебалось. Правда, 10 ноября 1740 г. он был пожалован в генерал-адмиралы и вступил в полное управление морским ведомством; в то же время он председательствовал во втором департаменте Кабинета, в котором сосредоточивались дела иностранные и морские, — но звание вице-канцлера за ним не было сохранено: звание великого канцлера было оставлено за Черкасским, а гр. Михаил Головкин был назначен вице-канцлером внутренних дел. К концу правления Анны Леопольдовны первенствующее влияние Остермана на ход государственных дел снова начинает восстанавливаться; падение Брауншвейгской фамилии прервало, однако, его служебную карьеру. Арестованный в ночь на 25 ноября 1741 г., он вместе с другими был осужден на казнь. 18 января 1742 г. над ним, на площади перед зданием двенадцати коллегий (нынешнее здание С.-Петербургского университета), был совершен обряд казни, но самая казнь заменена ссылкой в Березов, где Остерман и прожил последние пять лет своей жизни. В 1721 г. Остерман женился на Марфе Ивановне Стрешневой (р. 1698 г., † 24 февраля 1781 г., дочь стольника Ивана Родионовича Стрешнева) и имел от нее детей: Петра (р. 21 марта 1722, † 1 мая 1723 г.), Федора (р. 21 марта 1723, † 10 ноября 1804 г.), Анну (р. 22 апреля 1724 г.; замужем за Матв. Андр. Толстым; отсюда — Остерманы-Толстые) и Ивана (р. 25 апреля 1725, † 19 апреля 1811 г.).

Последовательно, ровно и постепенно проходил свою служебную карьеру Остерман, рано достигнув исключительного по своему значению положения в правительственных сферах. Своими служебными успехами он был обязан столько же своему умению приспособляться к людям и обстоятельствам, сколько, если еще не более, присущим ему недюжинным способностям крупного государственного деятеля. Ум ясный и отчетливый, Остерман не столько отличался творческими способностями, сколько умением верно понять положение данного момента и, взвесив и оценив все находящиеся в его распоряжении средства, поставить себе и преследовать вполне определенные и вполне достижимые цели. Он обладал достаточной гибкостью, чтобы во время отступить в деталях от раз выработанной программы, раз этой программе противоречили наличные условия живой действительности. Конечная цель этой программы оставалась, однако, постоянно одна и та же; это был государственный интерес, понимаемый им в смысле процветания государства и усиления его внешней мощи, при бережливом по возможности отношении к тем народным силам, которые питают и поддерживают государственный организм. Чужой в России и вряд ли вообще способный на искреннее национальное чувство, Остерман смотрел на свою государственную деятельность, в значительной степени, как на известную взятую им на себя обязанность, добросовестно выполнить которую его заставляли прежде всего его собственные интересы. Приблизившись к Петру Великому и втянутый в его работу, он был, однако, по-видимому, искренно увлечен делом этого последнего, как европеец, и верно стоял на страже этого дела после того, как сам Царь-преобразователь сошел уже в могилу, а его преемники порой забывали, а порой сознательно искажали его заветы. Это не мешало Остерману относиться вполне самостоятельно и к государственной программе самого Петра Великого. Пройдя серьезную служебную школу в тяжелые годы Северной войны, Остерман составил себе ясное представление о тех новых условиях, какие создавались для России, благодаря ее новому положению в Европе, и тех задачах, какие из этих условий вытекали. Ученик во многих отношениях Петра Великого, он благодаря отчетливости и многосторонности своего ума, являлся нередко его активным помощником, формулируя в ясных положениях то, что чувствовалось этим последним, и, быть может, подсказывая порой те выводы, на которых сам государь еще не остановился. Петровская программа — главным образом в области внешней политики — воспринятая Остерманом и проводимая им с 1721 г., была в некоторых частях его собственной программой. Эта программа в последние годы Петровского царствования отличалась в существенных своих чертах агрессивным характером. Ближе ознакомившись после смерти Петра Великого с внутренним положением дел в государстве и наличным состоянием его сил, Остерман отступил от петровских принципов в сфере внутренней политики, проникнутой при Петре Великом началом строгого меркантилизма и последовательной государственной опеки; в сфере внешней политики, оставаясь верен петровским традициям, он по той же причине постепенно переходил к более примирительному направлению.

Участие Остермана в делах внутренней политики при жизни самого Петра Великого было сравнительно незначительно и сказалось, главным образом, при устройстве коллегиального управления. Неизвестно, в какой мере участвовал Остерман в деде самого введения коллегий; ему, бесспорно, принадлежит значительная доля участия в тех частичных мероприятиях, какими в последние годы петровского царствования старались упорядочить делопроизводство во вновь введенных учреждениях и прежде всего в коллегии иностранных дел. Свои личные взгляды на желательный характер устройства последней Остерман высказал в "Предложении к сочинению штата коллегии иностранных дел", представленном им в 1724 г. "во всемилостивейшее рассуждение" и являвшимся по своему содержанию настоящим проектом регламента сказанной коллегии. Отмечая важность тех вопросов, какие должна ведать коллегия иностранных дел, этот "вечный государственный архив и всем старинным и прошедшим в государстве делам, поступкам, поведениям и взятым мерам вечное известие", Остерман находит желательным, чтобы эта коллегия пополнялась постепенно "людьми из знатных и честных домов", знакомых с политическими науками, что даст ей со временем возможность обходиться без переводчиков, на которых трудно полагаться, как на иностранцев. Строгое сохранение тайны должно являться, по мнению Остермана, вообще основным началом делопроизводства в коллегии иностранных дел, которую в своем "Предложении" он и называет прямо "тайным советом". Для проведения этого начала им рекомендовался ряд мер, которые сводились главным образом к упрощению делопроизводства в коллегии и изъятию из ее ведения дел, не относящихся непосредственно к ее главной задаче, к возможно большему сокращению личного состава коллегии, строгому контролю за служащими как на службе, так и вне ее, и к увеличению им оклада. "Предложения" Остермана не были утверждены сенатом. Можно, однако, предполагать, что позднее, когда их автор получил большее значение в правительственных сферах, они фактически отчасти были осуществлены в виде частичных мероприятий и распоряжений. Поскольку можно судить на основании сохранившихся документов коллегии иностранных дед, ее делопроизводство при Остермане отличалось большой отчетливостью, а ее состав, среди которого преобладали русские фамилии, постоянно оставался немноголюдным.

После смерти Петра Великого, деятельность Остермана по вопросам внутренней политики значительно расширяется и принимает более принципиальный характер. Наиболее рельефно эта деятельность выразилась в предпринятых согласно его указаниям и мнению мероприятиях, целью которых был подъем народного благосостояния, расшатанного долгими годами войны и реформ, ослабление податного гнета и развитие платежных сил страны. Таково предпринятое в 1726 г. облегчение по взиманию подушной подати, сводившееся частью к уменьшению размера податного оклада на 1/3, частью к частичному переводу денежного оклада на натуральный, к перенесению срока уплаты с весны, наиболее тяжелого для крестьян времени года, на осень и к запрещению ставить крестьян за недоимки на правеж летом, в период полевых работ. И позднее, когда по тому или другому поводу поднимался вопрос об упорядочении взимания подушной подати, Остерман всегда высказывался за наиболее равномерное ее распределение между отдельными разрядами крестьянского населения. Еще более однако, чем на благосостояние крестьянства, им было обращено внимание на развитие русской торговли и промышленности, что выразилось, главным образом, в его деятельности, как председателя комиссии о коммерции. Возникшая в конце 1727 г. по доношению сената "о свободной торговле", эта комиссия была, в значительной степени, осуществлением желания самого Остермана, предлагавшего со своей стороны незадолго до этого рассмотрение в особой комиссии вопроса о купечестве, которое пришло в разорение и "воли требует". Деятельность комиссии о коммерции приняла, по-видимому, сразу боевой оттенок, и новое учреждение заняло оппозиционное положение по отношению к коммерц-коллегии, где держались протекционистские традиции петровского времени и где продолжал работать советник названной коллегии Бакон, бывший, по мнению современников, действительным творцом запретительного тарифа 1724 г. и оставивший русскую службу в 1727 г., когда деятельность остермановской комиссии приняла особенно энергичный характер. Широко ставя свою задачу, запрашивая мнение самого купечества, комиссия о коммерции последовательно отступила от принципа строгого протекционизма, стараясь, в то же время, другими средствами не только сказать активную поддержку русской торговле, но и создать для коренного русского купечества преобладающее положение в внешней торговле России. Целым рядом частичных мероприятий (понижение пошлины на льняную и пакольную пряжу с 37½% на 5%, на галантерейные товары с 10% на 5%, на товары, привозимые из Персии для вывоза за море, с 3% на 2%, разрешение ввоза французского вина, разрешение беспошлинной продажи за границу судов, построенных в России и т.д.) комиссией были внесены существенные видоизменения в тариф 1724 г., и был подготовлен переход к более либеральному тарифу 1733 г., введенному также благодаря стараниям Остермана. В связи с этим комиссия постаралась придать более широкое толкование незадолго до этого изданному указу об открытии Архангелогородского порта и выдвинула вопрос об упразднении ограничительных распоряжений относительно портов Ревельского и Нарвского. Была восстановлена торговля с Хивой и Бухарою, а торговля с Китаем, составлявшая до этого времени привилегию правительства, была объявлена свободной, что, по мнению Мардефельда, должно было невыгодно отразиться на участии в этой торговле голландцев. Купцы, едущие в Сибирь, освобождались от оброчных денег и получали безвозмездно паспорта. Одновременно с этим, отдельными концессиями и разрешениями комиссией были отданы в частное пользование целый ряд казенных промышленных предприятий, и явно выражалось предпочтение частному ведению промышленных дел перед казенной монополией. Были приняты меры для развития и упорядочения судостроения в России. Предложенный комиссией устав о нагрузочных судах (лихтерах) был принят и обнародован, как регламент (апрель 1727 г.) было удешевлено судебное разбирательство торговых дел. В 1729 г. комиссией о коммерции был проведен первый в России вексельный устав. В тесной связи с деятельностью комиссии о коммерции стояла, по-видимому, и личная деятельность Остермана, как директора почт. Развивавшаяся за время его управления почтами сеть почтовых трактов шла навстречу более свободному развитию русской внешней торговли, искусственно стягиваемой до этого времени к Петербургу. Было установлено правильное почтовое сообщение между Москвой и Киевом через Калугу, Севск и Глухов. Через Казань и Нижний Новгород почтовые тракты протянулись до Китайской границы у Оренбурга и через всю Сибирь. Было установлено прямое почтовое сообщение между Петербургом и Архангельском через Ладогу, Лодейное поле, Вытегру, Каргополь и Холмогоры взамен старого, кружного на Москву и Ярославль. Прямое возвращение к петровским традициям усиления государственного могущества России можно видеть в участии Остермана в комиссии о флоте, целью которой было упорядочение флота, несколько забытого за время Петра II. Заключая обзор деятельности Остермана по вопросам внутренней политики, можно прибавить еще одну черту, характеризующую, как кажется, довольно определенно его государственную программу. Это — его видимо несочувственное отношение к сохранению областных особенностей и местных привилегий в общем государственном строе. Прошедший подготовительную школу в годы трудной борьбы России за господство на Балтийском море, он определенно высказывался за более тесное формальное объединение вновь приобретенных областей с остальным государством. Так, есть известие, что при воцарении Анны Иоанновны он высказался против уничтожения оговорки, сделанной Петром Великим при обязательстве сохранять лифляндские привилегии, "насколько они согласны с образом правления, установленным в России", уничтожения, о котором хлопотали в то время сами лифляндцы, и которого им и удалось добиться через Левенвольде и Ягужинского. В том же 1730 г., по одному частному случаю, Остерман предлагал не допускать в остзейских провинциях собрания съездов и сеймов местного рыцарства без указа сената и без ведома местных губернаторов.

Принимая значительное участие в делах внутренней политики, Остерман оказывал еще более сильное и при том непосредственное влияние на ход и направление нашей внешней политики. Входя постепенно в курс дел в течение Северной войны, принимая все более и более активное участие в сношениях России с иностранными державами в последние годы петровского царствования, Остерман после смерти Петра Великого становится мало-помалу истинным вдохновителем русской политики. Его "мнения не в указ" получают обыкновенно значение правительственных резолюций, а из его пометок на полях посольских реляций — зачастую даже без редакционных изменений — составляются рескрипты и инструкции, определяющие дальнейшую деятельность представителей России при различных европейских дворах. Выделить степень личного участия Остермана в каждом отдельном случае бывает, тем не менее обыкновенно очень нелегко. Лавировавший среди различных партий, Остерман нередко был вынуждаем прятать свою собственную программу и выжидать удобного момента, когда после целого ряда уступок и компромиссов со своими взглядами он мог наконец проводить их открыто. В подаваемых им мнениях он обыкновенно не столько предлагает готовое решение сколько старается навести на него, дав исчерпывающее и, по-видимому, — но лишь по-видимому — беспристрастное изложение данного вопроса. Той же манеры он держится и в своих письмах-инструкциях к русским представителям при иностранных дворах, предоставляя им больше видимой самостоятельности и незаметно увлекая их, в то же самое время, в свою собственную политическую систему. Полный очерк деятельности Остермана на дипломатическом поприще можно дать, только написав исчерпывающий очерк истории внешней политики России за вторую четверть XVIII века во всем ее объеме. Мы ограничимся лишь указанием тех главных моментов в этой истории, которые в той или другой степени связаны с личной деятельностью Остермана, и отметим его взгляды на различные очередные вопросы в этой области. Первым случаем проявления самостоятельной деятельности Остермана в делах внешней политики можно считать его участие в заседаниях Аландского конгресса, участвуя на котором, в качестве второго уполномоченного, он пользовался, по-видимому, большим доверием Петра, чем первый уполномоченный, гр. Брюс; вступал зачастую в отдельные переговоры с представителями Швеции и в значительной степени сумел провести в окончательный текст проекта договора все те условия, какие были предложены со стороны России. В своих донесениях с Аландского конгресса Остерман первый ясно формулировал необходимость сближения между победительницей Россией и побежденной Швецией после того, как последняя утратила свое первенствующее значение на Севере Европы, но могла еще быть полезна, как второстепенная держава, ввиду дальнейших очередных задач России на Балтийском море, а также все более и более выяснявшегося англо-русского соперничества. Аландский конгресс не привел, как известно, к желательным результатам, а раздражение большинства европейских держав против России в последние годы Северной войны создавали для нее нередко затруднительное положение и ослабляли порой значение ее военных успехов. Благодаря деятельности Остермана в Швеции в 1719 г. и его энергичному образу действий на Ништадтском конгрессе, России по Ништадтскому миру удалось удержать все те из сделанных ею завоеваний, которые Петр Великий действительно имел в виду сохранить за собой уже тотчас после Полтавской победы.

В последние годы царствования Петра Великого участие Остермана в отдельных вопросах внешней политики представляется неравномерным. Можно предполагать, что деятельность его за это время сосредоточивалась, главным образом, на европейских отношениях России. Требование от Дании освобождения русских торговых кораблей от уплаты пошлины в Зунде, как одно из средств упрочения могущества России на Балтийском море и создания выгодных для нее условий в ее торговой конкуренции с другими странами, высказанное впервые русским уполномоченным в Дании Алексеем Бестужевым, нашло горячую поддержку со стороны Остермана. В своем ответном письме Бестужеву Остерман наметил те начала, которых должен был держаться последний в своих переговорах с датским правительством по зундскому вопросу, и которые легли в основу северной политики России в последние годы перовского царствования. Эта политика сводилась к поддержанию притязаний герцога голштинского на отнятый у него во время Северной войны Данией Шлезвиг, к стремлению войти в тесное соглашение со Швецией, поддерживая в то же время в самой Швеции рознь политических партий и внутреннюю слабость, и к восстановлению нарушенных с 1720 года правильных дипломатических отношений с Англией, гарантировавшей вместе с Францией Шлезвиг за Данией. Заключение в 1724 году (22 февраля) оборонительного союза со Швецией, к которому был прибавлен секретный артикул о поддержании шлезвигских притязаний герцога голштинского, и начавшиеся после этого более усиленные переговоры в Париже, Вене, Стокгольме и отчасти Берлине о примирении России с Англией были первым непосредственным результатами этой политики. Близко стоял Остерман и к прусским и польским отношениям Петра Великого, целью которого было, с одной стороны, поддержать по возможности доброе согласие с Пруссией ввиду династических замыслов Августа Саксонского в Польше, что могло грозить нежелательным для России усилением последней; с другой стороны, — осторожно противиться упрочению, в каком бы то ни было виде, Пруссии в Курляндии. В восточной политике Петра Великого Остерман принимал менее активное участие, хотя уже тогда считал, по-видимому, восточный вопрос наиболее очередным вопросом для России и выработал убеждение о необходимости подготавливать постепенное ослабление Турции в Европе и не допускать ее до усиления в Азии, прежде всего на счет Персии у берегов Каспийского моря, ввиду интересов нашей азиатской торговли. Когда задачи, преследуемые Петром Великим после Ништадтского мира на Балтийском море и его агрессивная политика на Востоке поставили Россию в необходимость искать в Европе союзной поддержки и выбирать между предложениями союза, шедшими со стороны Франции и Австрии, Остерман в душе склонялся на сторону Австрийского союза, хотя и должен был временно скрывать свои собственные взгляды, считаясь с личными симпатиями царя, продолжавшего недоверчиво относиться к Венскому двору.

Союз с Австрией представлялся для него необходимым прежде всего для совместной политики на Востоке и лишь отчасти для достижения тех целей, которые преследовались Россией на Севере Европы и в Польше. Наоборот, Франция внушала ему недоверие ввиду своего исконного стремления поддерживать целостность и прочность Швеции, Польши и Турции, стремления, которое обусловливалось прежде всего отношениями Франции к монархии Габсбургов, но теперь, после Северной войны, косвенно могло идти вразрез и с интересами России. Являясь сторонником сближения с Австрией, Остерман всегда, однако, старался придать и сохранить за Австрийским союзом строго оборонительный характер и воздерживаться от какого бы то ни было вмешательства в особенно запутанные в то время итальянские отношения Габсбургов и в их торговую политику во вновь приобретенной Фландрии. Время Екатерины I было для Остермана временем торжества его политической системы в ее отдельных пунктах, но в то же время заставило его и разочароваться в пригодности и безопасности тех средств, с помощью которых он думал добиться намеченных целей. В представленном им "Генеральном состоянии дел и интересов Всероссийских со всеми соседними и другими иностранными государствами в 1726 году" и в "Рассуждении о персидских делах", подданном им в Верховном Тайном Совете в марте того же года, Остерман подробно развил начала своей программы. Здесь он уже вполне определенно высказывается за союз с Австрией и против союза с Францией, сочувствует примирению с Англией и рекомендует продолжать прежнюю энергичную политику на Балтийском море. По вопросам восточной политики он является сторонником более медленного темпа, чем тот, какой приняла эта политика в последние годы Петровского царствования; обращая внимание на то, что вновь завоеванные персидские провинции, раз будет решено сохранить их за Россией, потребуют большого количества войска, он тут же подчеркивает, что до настоящего времени эти провинции больше требовали расходов, чем приносили пользы. В апреле 1726 г. Австрия приступила к русско-шведскому союзному договору 1724 г., а 6 августа того же года с ней был заключен самостоятельный союзный договор оборонительного характера. Внимание русского правительства было, однако, временно отвлечено от восточных дел и сосредоточилось на Балтийском море, где забота о государственных интересах уступила место династическим проискам и притязаниям. Участие голштинского министра гр. Бáссевица в событиях, сопровождавших занятие Екатериной I престола, и женитьба герцога на цесаревне Анне Петровне содействовали тому, что голштинские притязания, бывшие лишь орудием в руках Петра Великого, временно сделались самодовлеющей целью русской политики. Зундский вопрос отступил на задний план, а сознание невозможности добиться от Дании возвращения Шлезвига приводило к мысли о необходимости приискать для герцога земельное вознаграждение где либо в другом месте. В связи с притязаниями герцога на Шведский престол, с одной стороны, и стремлением примирить русские придворные партии, с другой, эта мысль, в свою очередь, порождала фантастические планы выделения для герцога части новых Балтийских завоеваний России, что привело бы de facto к возвращению этих завоеваний Швеции, планы, с которыми носился гр. Бáссевиц. Как ни беспочвенны были все эти планы, они придавали русской политике характер политики приключений. Тревожные слухи о русских замыслах на Балтийском море переплетались со слухами о замыслах союзницы России, Австрии, мечтавшей о возрождении своего могущества. Заключившие еще в конце 1725 г. между собой оборонительный союз (ганноверский), Англия и Франция заняли угрожающее положение по отношению к Австрии и России. В 1727 г. им удалось привлечь на свою сторону Швецию. Такой оборот дел заставлял Остермана все осторожнее и осторожнее относиться к голштинским притязаниям. Открыто бороться с ними он не мог ввиду той поддержки, которую долгое время голштинская партия встречала у всесильного Меншикова. Последовавшее к концу царствования Екатерины I охлаждение отношений между герцогом и Меншиковым в общем лишь отчасти изменило положение дел к лучшему. Вместо голштинских притязаний Остерману приходилось считаться теперь с притязаниями самого Меншикова, мечтавшего об образовании для себя самостоятельного владения из Курляндии, что угрожало уничтожением всего того, что было уже сделано в этом герцогстве при Петре Великом для будущего его соединения с Россией. Только после смерти Екатерины I и, главным образом, после падения Меншикова Остерман мог более последовательно проводить свою программу, встречая в этом отношении сравнительно слабое противодействие со стороны своих дворцовых соперников, Долгоруких.

Горький опыт последних лет и более близкое знакомство за это время с тяжелым экономическим и финансовым положением России не остались, однако, без влияния и на его дальнейшую политическую программу. Время Петра II и первые годы царствования императрицы Анны — время окончательного перехода Остермана к примирительному направлению во внешней политике. Свои взгляды он изложил за это время в письмах к гр. А. Г. Головкину и кн. Б. И. Куракину, русским уполномоченным на Суассонском конгрессе, целью которого и было, главным образом, примирить интересы участников ганноверского союза, с одной стороны, и Австрии и ее союзников, с другой. Post-scriptum письма Остермана к кн. Куракину от 1 августа 1727 г. (до настоящего времени ненапечатанного) так формулирует эти взгляды: "При нынешнем случае система наша... ни в чем ином состоять не может: 1. Чтоб убежать от всего, еже в могло нас в какое пространство вести. 2. Но чтоб сие получить, держать себя в порядочном и добром состоянии, а между тем искать: 3. Освободиться добрым порядком от имеющих обязанностей с голстинским двором... 4. Получа то, возобновить прежнее согласие с дацким. 5. Короля прусского искать присодержать, ибо хотя и вспоможения великого от него ожидать невозможно, однако ж для других соседов пригодится. 6. С цесарским остаться в союзе и для нынешних наших персицких дел, которым Бог конец ведает. 7. А с другими державами искать дружбу и союз, смотря по конъюнктурам и по обращениям тамошних дел". Примирительная программа Остермана шла, в данном случае, навстречу общему примирительному направлению, замечаемому в Европе к 1730 г., — затишью перед бурей 1733—35 гг. Эта программа дает свои конкретные результаты лишь после восшествия на престол императрицы Анны. 26 мая 1732 г. был заключен трактат дружбы и гарантий между Россией, Австрией и Данией. По этому договору Дания обязалась удовлетворить герцога голштинского денежным вознаграждением после того, как он отречется от своих шлезвигских владений; Россия и Австрия обещали склонять герцога к принятию подобного вознаграждения. 30 апреля 1733 г., по силе этого трактата, между Россией и Данией была заключена конвенция об условиях взаимной по мощи. В течение 1732 и 1733 гг. были восстановлены дипломатические сношения с Англией. В 1732 г. Персии были возвращены провинции, завоеванные у нее Петром Великим, чем было предупреждено соглашение между Персией и Турцией. Россия развязывала себе руки накануне кризиса, подготовлявшегося в Польше. Польские и турецкие события 1733—39 гг. послужили испытанием политической программы Остермана в ее основном пункте, остававшемся все время неизменным — признании необходимости для России Австрийского союза.

Когда в 1732 г. Франция, имея в виду обеспечить кандидатуру на польский престол Станислава Лещинского, стремилась заручиться обещанием помощи со стороны России, и французские происки нашли поддержку при русском дворе в лице Миниха, им противостал Остерман, подвергнув детальной критике французские предложения. Предложение Франции гарантировать европейские владения России он находил имеющим мало значения ввиду далекого расстояния между обоими государствами. Рассчитывать на ее обещание действовать согласно с Россией и в Польше, и в Турции считал рискованным как ввиду собственных интересов Франции, заставлявших ее постоянно поддерживать оба названные государства, так и ввиду того, что Франция обусловливала это обещание взаимным обещанием со стороны России поддерживать в Польше французского кандидата, под которым, очевидно, подразумевался никто иной, как Станислав Лещинский. В данном случае Остерман оставался на той же точке зрения, на какой стоял в 1723 г.; как и тогда, в своих замечаниях на французские предложения, он противопоставил проекту союза с Францией сохранение союза с Австрией. Сохранение этого союза в данном случае было, однако, равносильно согласию поддерживать в Польше кандидатуру саксонского курфюрста. Это, с одной стороны, противоречило до известной степени традициям Петра Великого ввиду постоянных стремлений саксонского дома придать своей королевской власти в Польше наследственный характер; с другой стороны, должно было раздражить Пруссию, еще за год до этого старавшуюся согласиться с Россией о кандидате на польский престол. Поступаясь в данном случае своей программой, Остерман, в тоже время, сдерживал русского представителя в Варшаве, Левенвольде, от чересчур быстрого соглашения с саксонской партией. Россия согласилась поддерживать кандидатуру курфюрста лишь после того, как этот последний обязался употребить все старания, чтобы Россия была удовлетворена во всех своих притязаниях со стороны Речи Посполитой, и чтоб Курляндии был гарантирован ее существующий образ правления. За то старания Остермана привлечь в польском вопросе на русско-австрийскую сторону Пруссию не увенчались успехом.

Происки Франции, раздраженной русской политикой в Польше, усилили в 1734 г. охлаждение между Россией и Турцией, отношения между которыми вследствие пограничных недоразумений и без того были довольно натянуты. Остерман долгое время был против вооруженного образа действий против Порты, сознавая, очевидно, неподготовленность России, не оправившейся еще от Северной войны, к новому крупному военному предприятию, и сдерживал в этом отношении русских представителей в Константинополе: Неплюева и — с 1735 г. — Вишнякова. В конце концов он должен был уступить, встретив противников среди представителей высшей военной администрации, главным образом, в лице фельдмаршала Миниха. Эту войну Россия вела, как известно, в союзе с Австрией. Вовлеченный в нее вразрез со своими личными взглядами, Остерман попытался извлечь из нежелательного для него положения дел возможно больше выгод. Когда в 1737 г. начались первые мирные переговоры между союзниками и Турцией в Немирове, в своей инструкции от 14 июня того года русским уполномоченным он подробно изложил свою программу по восточному вопросу. По меткому выражению новейшего исследователя, в инструкции 14 июня "была введена в границы слишком широкая программа" Петра Великого, хотя, по существу, "здесь все дышало" духом последнего.

Воссоединение "Степи" от Дона до Днестра лежало в основе этой программы; южная граница России рисовалась Остерманом проходящею по нижнему Дунаю, но не захватывающей Крым. Мечтать о присоединении последнего он находил еще преждевременным и заботился лишь о том, чтобы гарантировать безопасность русских южных пределов, заставив Турцию перевести из Крыма татар в другие области и заселить его турецкими подданными "другого закону". Другой аналогичной мерой, которая наряду с обезврежением Крыма представлялась желательной для Остермана, являлось доставление возможно большей политической независимости нашим соседям, христианским подданным Турции на Балканском полуострове, будущее положение которых рисовалось ему "хотя на таком основании, как Курляндия". Остерман сам, по-видимому, имел мало над