Плетнев, Петр Александрович

— литератор и критик, академик, профессор и ректор Императорского С.-Петербургского Университета, родился, согласно принятой в жизнеописаниях его дате, 10-го августа 1792 г., по собственному свидетельству, в Твери (по показанию же его биографов, в Бежецком уезде, Тверской губ.) и происходил из духовного звания. По окончании курса в Тверской Духовной Семинарии, он в 1811 г., почти 19-ти лет, прибыл в Петербург и поступил в Педагогический Институт (впоследствии "Главный П. И."), откуда вышел в 1814 г. К сожалению, о его детских годах и периоде учения не дошло до нас почти никаких известий. Автобиографические указания самого П. А. крайне скудны. "Ни собственная память моя, ни бумаги мои, — писал он в 1840 годах, — не удержали ничего из лет давно минувших". Явно, что и среда, и обстоятельства, вообще бесцветные, не благоприятствовали его умственному развитию, которое совершалось очень медленно. Почти до 20 лет он, как сам свидетельствует, только прозябал. "Может быть, в 19 лет я еще походил на чурбан, который валяется на земле". Однако ж преобладающие черты природы и характера Плетнева стали рано обнаруживаться. Предоставленный себе и одинокий в своем душевном мире, он на лоне сельской природы приобрел мечтательность и склонность к поэтическому созерцанию. Жизнь чувства значительно опередила развитие умственных сил. "Вырос я между чужими. Всегда мне чужды были забавы и удовольствия моих товарищей. Единственная потребность, господствовавшая в душе моей, была любовь: ребенком я любил тех из детей, которые были хорошенькие. Это странное, врожденное стремление к красоте до сих пор меня преследует" (пис. в 1845 г.). Вот, следовательно, как рано проявилось в П. А. то глубокое эстетическое чувство, то преклонение перед красотой и гармонией во всем, которые определили всю литературную деятельность его, как критика-эстетика и биографа, и отразились на всей его общественной и личной жизни. Вследствие некоторой умственной отсталости П. не сразу нашел свое призвание: выйдя из семинарии, он хотел было идти в Медицинскую Академию, но затем избрал Педагогический Институт, "что все нашли очень выгодным". Ho и в Институте он первоначально пошел по чуждой его дарованиям дороге, поступив на физико-математическое отделение; вскоре впрочем, уступив врожденной наклонности, он навсегда посвятил себя историко-филологическим наукам. Однако ж, особенным рвением и научной пытливостью он там не отличался. "Хотя между товарищами, — рассказывает он, — почитали меня отлично-хорошим учеником, но я был всегда ленив: не любил ничего учить, особенно наизусть; всякое дело откладывал и надеялся на удачу, которая к удивлению не изменяла мне. Даже в Институте я ничего основательно не узнал. На экзаменах попадалось мне все что-то легкое". Таким образом нельзя сказать, чтобы П. в отношении к ученым познаниям был особенно обязан Институту. Гораздо более он обязан всем достигнутым дальнейшему своему самообразованию, высоким порывам и стремлениям благородной души своей, всегда жаждавшей усовершенствования, и исключительно благоприятным условиям, какими судьба его окружила с первых шагов его на жизненном поприще. Действительно, в этом отношении он был ее баловнем, родился, как говорят, под счастливой звездой. Без особенных усилий, без всякого искательства, которое было ему совершенно чуждо, единственно благодаря своим достоинствам и труду, он еще в молодые годы создал себе прочное положение и почетную роль в обществе и литературном мире, приобрел дружбу и доверие целой плеяды лучших наших писателей и такие же уважение, доверие и симпатию у престола, у высочайших особ, с которыми его сблизили обстоятельства. И это выдающееся положение и отношение к себе он с честью и неизменно сохранил до конца. На смертном одре он говорил духовнику своему: я родился как бы с тем (т. е. в таких условиях), чтобы прожить жизнь в темном углу. Но Господь судил мне другое... Он вспоминал при этом, как он пользовался расположением трех русских императриц (Елизаветы Алексеевны, Марии Феодоровны и Александры Феодоровны), и тут не было никакого преувеличения. Известно, что импер. Елизавета Алексеевна перед смертью просила не забывать Плетнева, ее сотрудника по Патриотическому Институту. Чтобы заслужить такое всеобщее уважение современников, дружбу и сочувствие стольких лучших людей, стольких "избранных", надо было, конечно, обладать высокими нравственными достоинствами.

Жизнь Плетнева, дожившего до почтенной старости (73 лет), не богата внешними фактами, переменами и яркими событиями; течение ее было в общем, не говоря о невзгодах и потерях семейных, которых достаточно выпало и на его долю, спокойное, плавное, в иные периоды даже однообразное. Но эта жизнь была полна внутреннего духовного содержания, возвышенных стремлений и истинно добрых дел, обильна плодотворными результатами труда на пользу родины и общества, русской литературы и просвещения. Как было уже указано, в основе душевного строя и характера П. было раннее и сильное развитие чувства, эстетических влечений и сердечной жизни, и эта характерная черта заметного преобладания чувства, эстетики и сердечных мотивов над отвлеченной, логической работой ума и умозрительными построениями проходить красной нитью через всю духовную деятельность, общественную и частную его жизнь и отношения к людям. Нельзя не заметить этой черты как в литературно-критических взглядах и положениях Плетнева в его этических и житейских воззрениях, так и в его деятельности и понятиях, как педагога, профессора и ученого, наконец, и в личных его связях, занятиях, вкусах и интересах. В жизни Плетнева естественно и довольно отчетливо обозначается несколько эпох, определяемых преобладающей деятельностью, трудами и интересами его, и совпадающих с переменами в семейном положении, в его сердечной жизни и привязанностях, игравших такую большую роль на его жизненном пути. Первый период (1814—1832) обнимает его молодость с выхода из института, его первые педагогические и литературные успехи, его сближение с корифеями литературы, его службу в институтах и корпусах, приближение ко Двору и начало занятий с царскими детьми. Из Педагогического Института П. вынес хорошее знание латинского языка и основательную историческую и литературную подготовку, но, не быв послан за границу для довершения образования, он не мог приобрести той глубины и законченности научного развития, какие являлись плодом таких командировок, и это не могло не сказаться в его дальнейшей ученой деятельности. Вступив на педагогическое поприще — П. еще студентом давал частные уроки по рекомендации своего директора Е. А. Энгельгардта, — он, истинный педагог по призванию, быстро освоился и пристрастился к делу и не замедлил составить себе отличную репутацию, снискать себе симпатии и популярность в педагогическом мире. Поступив учителем истории и математики в Екатерининский Институт, П., по его словам, в короткое время так постиг способ преподавать занимательно и успешно историю, что известный А. К. Шторх, после присутствия на его уроке, написал императрице Марии Феодоровне: "Madame, j'ai trouvé un trésor dans notre Institut — cèst m-r Pletneff". Ho главным предметом преподавания Плетнева стали русский язык и словесность. В Екатерининском Институте он преподавал до 1830 г. В Патриотическом, где он начал занятия в том же 1814 году, он оставался гораздо дольше, приняв там в 1829 г. еще должность инспектора классов. Эта деятельность, при симпатичном его нраве и идеальном настроении, доставила ему восторженных и преданных поклонниц из нескольких поколений его учениц. С 1815 года П. был привлечен к занятиям и в военно-учебных заведениях: в Павловском Кадетском Корпусе (до 1828 г.), в Пажеском Корпусе (1825—1832) и в Школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров (1830—1832). Педагогической своей опытности он обязан и многими последующими назначениями, напр., "инспектора частных пансионов и школ" в столице (1840 г.). Но если учительство и его успехи расширили связи Плетнева, доставили ему уважаемое имя в высших сферах и дали сильный толчок его умственной энергии и самообразованию, то еще больше сделали в этом смысле его первые удачные шаги на литературном поприще, его связи и дружеское сближение со старшими и молодыми, восходящими светилами нашей поэзии и литературы. Поэтическое настроение и литературные задатки в юноше Плетневе не могли не получить развития в блестящем и деятельном кругу литературных талантов, приобщивших его к своему содружеству. Здесь, под такими благотворными влияниями образовался его тонкий вкус, развилось его природное поэтическое чутье, созрели его эстетические взгляды, его нравственные убеждения и литературное credo. Вместе с тем, благодаря этим связям и постоянному, плодотворному чтению, умственный горизонт его чрезвычайно расширился, и из первоисточников стал накопляться у него богатейший запас живых историко-литературных сведений, наблюдений и преданий. Первый труд Плетнева относится еще к студенчеству: по поручению тогдашнего попечителя С. С. Уварова он перевел с франц. похвальное слово ген. Моро, и Греч, которому У. показывал эту работу, похвалил ее. По свидетельству Плетнева, первым литературным лицом, пригласившим его по выходе из Института, был Я. Ф. Галинковский, задетый кем-то в "Сыне Отечества" и собиравший партию против его издателя, Греча. Но, конечно, не через него П. попал в круг лучших писателей. Служба в Екатерининском Институте с В. Кюхельбекером и ближайшее с ним знакомство свело Плетнева в 1817 г. и в следующие годы с другими лицейскими питомицами, с Дельвигом, а через него и с Пушкиным и друг. Их взаимное сочувствие, равно как первые его литературные опыты (стихи и критические отзывы), привлекли к нему внимание и писателей старшего поколения, именно Карамзина и Жуковского, переселившихся незадолго перед тем из Москвы, также И. И. Дмитриева и А. И. Тургенева. У Жуковского, сближение с которым (последовавшее, впрочем, позже) оказало самое решающее влияние на его будущее, и в других домах он познакомился и сошелся со многими корифеями и начинающими литературными талантами — своими сверстниками и младшими их сподвижниками. Таковы были из первых Крылов, и особенно Гнедич, с которым П. был потом в большой приязни, Востоков, затем кн. Вяземский, Рылеев, А. Бестужев, Языков; но особенно тесная дружба завязалась у него с Дельвигом, Боратынским и, наконец, с Пушкиным. Дружба эта сыграла видную роль в литературном развитии и деятельности Плетнева и придала особенный поэтический колорит и яркий отпечаток молодых благородных порывов и влечений той эпохе его жизни. В то же время (1818—1919 г.) П. стал членом и деятельным сотрудником двух литературных обществ: "Вольного Общества любителей словесности, наук и художеств" (возобновл. в 1816), где председательствовал A. E. Измайлов, издававший, между прочим, журнал "Благонамеренный", и "Вольного Общества соревнователей просвещения и благотворения" (основ. 1816, а с 1818 "В. О. любителей российской словесности"), где с 1819 г. был постоянным председателем Ф. Н. Глинка. В этом Обществе избранный тогда же в действительные члены вместе с Дельвигом, П. был особенно деятелен. Он был членом и потом секретарем цензурного комитета Общества и в качестве "цензора поэзии" составлял и читал разборы и критические отзывы о русских писателях, которые затем печатались в "Трудах" Общества. В 1821 г. им было читано в заседании Общества "Краткое обозрение русских писателей", а в начале 20-х гг. был напечатан им ряд критических статей в тех же "Трудах" ("Соревнователе просвещения и благотворения") и в других журналах. Но первой, еще юношеской работой Плетнева, в которой видно еще полное подражание главе новой литературной школы Карамзину, было написанное им предисловие к книге его умершего товарища (Известие об Иване Георгиевском, авторе романа "Евгения") в 1818 г., а к следующему году относится его любопытное рассуждение (в журн. "Благонамеренный") "О средствах совершенствования словесности, как науки", в котором мы находим впервые выраженным его самостоятельный взгляд на значение и содержание теории словесности и на важность и пользу того литературного рода, им впоследствии излюбленного, в котором он явился таким мастером и который он называет "характеристикой классических писателей". Увлеченный страстью к поэзии и примером своих друзей-поэтов, обладая и сам некоторым даром стихотворства и легкостью стиха, П. в начале своей литературной карьеры писал много стихов и печатал их (изданные в его "Сочинениях" начинаются с 1820 г.) в тех же изданиях, где помещал другие свои работы. Это были: "Благонамеренный", "Соревнователь", редактором которого он был несколько лет, "Сын Отечества", "Журнал Изящных Искусств", "Северные цветы" (альманах, который он редактировал вместе с Дельвигом, с 1824 г., а в 1832 г. с Пушкиным), "Новости Литературы" (Лит. прибавления к "Русск. Инвалиду"), "Полярная Звезда", "Литературная Газета" Дельвига (1830 —1831 гг.) и др. Некоторые характеристики Плетнева (напр., поэзии Жуковского и Батюшкова) попали в "Опыт краткой истории русской литературы" (1822) и в учебную книгу русской словесности, Греча. Главная сила Плетнева — критический дар, соединенный с поэтическим чутьем и тонким эстетическим вкусом — очень скоро проявились в его отзывах и разборах, снискали ему всеобщее уважение и доверие и доставили почетную и полезную роль в кругу друживших с ним литераторов, отдававших часто на его суд свои произведения и советовавшихся с ним в своих литературных делах. Рассматривая в своих критических статьях 20-х годов как текущие, так и прошедшие явления русской литературы, он давал и общие характеристики писателей, и разборы некоторых замечательных поэтических произведений, как "Шильонский узник" и "Орлеанская Дева" Жуковского, "Рыбаки" Гнедича, "Кавказский пленник" Пушкина и другие. Критика Плетнева, как внутренними своими достоинствами, трезвостью и верностью взглядов, так и внешними, — обращала на себя всеобщее внимание. По справедливому замечанию одного из его биографов, "она отличалась не одним тонким вкусом в оценке изящного; она была особенно замечательна по своему реальному направлению, чуждому школьных теорий и риторического характера критики Мерзлякова. Это здравое направление, и екавшее в искусстве прежде всего истины жизни и воспроизведения действительности, было тогда новостью еще и в западных литературах, а у нас оно только возникало в школе молодых талантов, к тесному кружку которых принадлежал и Плетнев". Мы видели, что успешная педагогическая деятельность Плетнева в институтах сделала его имя известным и самим Императрицам, и при Дворе. Но главным посредником в приближении его к Царской Семье был Жуковский, умевший сразу оценить и полюбить симпатичного и благодушного Плетнева, натура которого, по счастливому выражению одного биографа, "была, так сказать, созвучна натуре поэта". На время своих отлучек из Петербурга за границу Жуковский рекомендовал высочайшим особам вместо себя для занятий русским языком и словесностью Плетнева, — сперва (в 1826 г.) в. к. Елене Павловне, а затем и к царским детям. П., разумеется, вполне оправдал оказанное ему доверие: не говоря уже о плодотворности занятий с таким знатоком своего дела, характер, нрав и воззрения Плетнева снискали ему искреннее, сердечное расположение всего царского семейства, которым он пользовался до конца дней. К 1828 году относится начало занятий Плетнева с велик. княжн. Марией и Ольгой Николаевнами, а также первые его чтения (по русской словесности) с Наследником Александром Николаевичем (летом, в Павловске). Но правильные его литературные занятия с последним, а также особо с его сестрами, начались осенью 1829 г. и продолжались (с Наследником) до весны 1837 г., т. е. до путешествия его ученика по России; с велик. княжнами (особенно с Ольгой Николаевной — до 1845, почти до ее брака) эти занятия продолжались и позже. Кроме них П. преподавал еще и вел. кн. Марии и Елизавете Михайловнам. Для мягкой и эстетической его натуры эти занятия были как нельзя более по нутру, и поэтическое о них воспоминание утешало его еще и в старые годы. Об их характере и задачах дает понятие следующая выдержка из заметок П. А.: "То обстоятельство, что на меня было возложено составлять выбор чтения и приводить его в исполнение, — особенно в отношении к Наследнику престола, я почитал весьма важным, думая, что чтение может столько же действовать на сердце, как и обращение с людьми. Стараясь в этом занятии сохранить даже литературную пользу, я решился хронологически пройти все замечательнейшие русские журналы и воспользоваться в них всем, чем было можно. За правило было мной принято — не смотреть на слог, который я совершенно изменял во время чтения. Я только искал занимательности в рассказе, силы в нравоучении и надлежащего достоинства в характерах. Неприличное все было выбрасываемо по отметкам". Известно, что впоследствии П. составил для Наследника и пособие по истории словесности, напечатанное им в 1835 году в малом числе экземпляров (не для продажи) под заглавием "Хронологический список русских сочинителей и библиографические замечания о их произведениях" (он перепечатан в "Сборнике Импер. Русского Исторического Общ.", т. 30).

Эпоха 1820-х годов, озаренная для Плетнева, помимо литературных и педагогических успехов, нежной дружбой таких избранных и высоких натур, как Дельвиг, Баратынский и Пушкин, и еще другими сердечными привязанностями, была самой бодрой и счастливой порой его жизни. К этому времени, к концу 20-х годов относится и его женитьба (его 1-я жена была Степ. Александровна Раевская, от которой у него была дочь Ольга). Интересная переписка его с Пушкиным (дошедшие письма от 1825—1835 гг.), вполне характеризующая их сердечные отношения, свидетельствует о тех существенных услугах, которые он оказывал своему гениальному другу в его литературной деятельности и житейских делах. Подобным же бескорыстным содействием Плетнева (особенно по изданию сочинений) пользовались, как известно, и другие литераторы наши, напр., В. Л. Пушкин, кн. Вяземский, позднее Гоголь, Жуковский и еще многие. Постоянное духовное общение и отрадные обязанности дружбы так наполняли сердечную жизнь Плетнева, что постригшие его в 1831 г. в этой сфере удары естественно отозвались тяжело на его настроении духа; последствия их были даже глубже, чем можно бы ожидать. Смерть ближайшего друга Дельвига (в янв. 1831), которому он посвятил некролог в "Литерат. Газете", а вскоре за тем потеря другого близкого лица, статс-секр. Молчанова, которого он называет "самым благорасположенным к нему человеком", повергли Плетнева в сердечную тоску и уныние. "Он (Молчанов) и Дельвиг, — пишет он Пушкину, — были для меня необходимы, чтобы я вполне чувствовал счастье жизни. Смерть их сделала из меня какого-то автомата. Не знаю, что будет вперед, а теперь я ко всему охладел". К сердечному горю присоединялись еще неприятности со стороны клики литературных противников и писак нового типа (Булгарин и К°), которым так достается от Пушкина и Плетнева, но лишь в интимной их переписке. В литературной деятельности Плетнева наступает также некоторое затишье; еще посещавшая его до того Муза поэзии теперь покидает его, и другой его друг, поэт Баратынский, получивший от него по поводу смерти Дельвига письмо, "дышащее разуверенностью и унынием", отвечая ему, писал такие увещания: "Неужели ты вовсе оставил литературу? Знаю, что поэзия не заключается в мертвой букве, что молча можно быть поэтом; но мне жаль, что ты оставил искусство, которое лучше всякой философии утешает нас в печалях жизни. Выразить чувство значит разрешить его, значит овладеть им. Вот почему самые мрачные поэты могут сохранить бодрость духа. Примись опять за перо, милый Плетнев; не изменяй своему назначению. Совершим с твердостью наш жизненный подвиг. Дарование есть поручение. Должно исполнить его, несмотря ни на какие препятствия, а главное из них унылость". Но П., очевидно, иначе смотрел на свое призвание, вполне сознавал недостаточность своего поэтического дарованья, и с этой поры мы замечаем поворот в его занятиях. Этим оправдывается то, что с 1832 г. может быть отмечен как бы новый период в его жизни (1832 — 1840). Важнейшей переменой в деятельности Плетнева, которой ознаменовался этот 1832 г., было вступление его на университетское профессорское поприще. По приглашению Министерства Народного Просвещения (т. е. С. С. Уварова) он занял в звании ординарного профессора кафедру русской словесности и в Университете (вместо Толмачева), и в Главном Педагогическом Институте. В последнем он пробыл 6 лет (до 1838 г.), оставив его с тем, чтобы всецело отдать свои силы Университету, где преподавание его продолжалось до 1849 г.; в этом году по новому постановлению он, как ректор, должен был оставить профессуру. Приглашение Плетнева на кафедру, которую он с честью занимал около 20 лет, доказывает, как высоко ценились его историко-литературные познания и авторитет словесника. Судить слишком строго, с современной точки зрения, профессорство его и уровень "учености" не подобает — уже ввиду совсем иных в те времена и требований и общей мерки. Бесспорно, Плетневу недоставало специальной строго-научной филологической подготовки; у него не было того немецкого "гелертерства", которое стало у нас развиваться позднее и к которому он, как к чему-то сухому и мертвящему, обнаруживал даже какую-то странную антипатию и предубеждение. Но все это не мешало ему быть вполне на своем месте, как профессору русской словесности, прекрасному лектору и талантливому руководителю университетской молодежи в своем предмете, и приносить ей на ее пути к науке и образованию великую и незаменимую пользу. Об этом имеется достаточно свидетельств самих слушателей и учеников Плетнева (между прочим из составивших себе почетное имя), признававших себя очень многим обязанными ему, его живым и одушевленным лекциям и литературным комментариям. Достаточно назвать имена Тургенева, Майкова, Лонгинова, вспомнить отзывы Фортунатова, Короновского, В. Григорьева, С. Барановского и др. О начале профессорства Плетнева, его первых курсах и их содержании имеются любопытные воспоминания Ф. Фортунатова ("P. Архив", 1869); сохранился и набросок мыслей, вызванных началом лекции: тут развит ряд общих положений, послуживших введением, объясняющим значение и содержание литературы. Вот что гласят первые из них: "Исследование всякой науки доводит до поднятия способностей и сил души". "Ничто не доставляет столь верных и удовлетворительных сведений о душе, как изучение литературы". Далее речь идет о предметах и цели изучения литературы, а последнее положение формулировано так: "Постижение во всем истинного, доброго и прекрасного, как трех видов совершенства духовного, должно быть главной целью занятий литературой". Во вступлении к курсам П. занялся решением вопросов: 1) о содержании истории литературы, 2) об отношении ее к истории политической, 3) об определении в ней эпох, 4) о выборе в ней материалов. Тут, замечает г. Фортунатов, "видно влияние Ф. Шлегеля, которого "История древней и новой литературы" в русск. переводе вышла у нас в свет в 1830 г.". Для лекции в Педагогическом Институте П. составил и свои записки в виде "Подробной программы курса истории русской литературы", доведенной, впрочем, лишь до XVI в., которую он в 1840-х годах сообщал своему другу Я. К. Гроту и о которой упоминается в их "Переписке". О характере преподавания Плетнева свидетельствует M. H. Лонгинов: "Он читал не мертвые лекции, а живые импровизации, исполненные знания и любви к делу... Плетнев являлся в аудиторию с Державиным, Фонвизиным, Костровым и т. п., начинал читать их, избирая именно особенно замечательное, и тут сыпалось множество эстетических, филологических, анекдотических и других замечаний, делавших его вдохновенным комментарием, по выражению Пушкина..." На лекциях его читались также сочинения студентов (студ. III курса Ершов читал своего "Конька-Горбунка"), "велись диспуты, обсуживались замечательные литературные новости". На акте 31 августа 1833 г. П. прочел интересную и характерную в смысле направления речь "О народности в литературе" (в 1-й кн. начавшего выходить в 1834 г. "Журнала Мин. Народного Просвещения"). Понесенные Плетневым в начале 1830-х гг. сердечные утраты (в начале 1833. г. умер и Гнедич) еще теснее сблизили его с еще здравствовавшими членами их литературного содружества, особенно с Пушкиным, кн. Вяземским и пребывавшим подолгу за границей Жуковским, с которым у него именно в 1832 г. завязываются более правильные письменные сношения, так прочно установившиеся впоследствии, наконец, с новым молодым сотрудником и единомышленником — Гоголем, дарование которого П. оценил один из первых. К ним примыкали еще другие литераторы, тоже приятели Плетнева, напр., кн. Одоевский (о вечерах на его "чердаке" см. в переписке с Жуковским), гр. Соллогуб, Деларю и другие, а также наши писательницы, как А. П. Зонтаг, А. О. Ишимова, позже гр. Растопчина, и меценатки, как А. О. Смирнова. К 1886 г. относится большое оживление в литературной деятельности Плетнева, именно ревностное сотрудничество его в "Современнике" Пушкина, где он заведовал и редакцией, и корректурой, и участвовал в наполнении Сборника (здесь напечатана его статья "Императрица Мария"). Ho вот наступил роковой 1837 год, и новый тяжкий удар судьбы, повергший в скорбь и траур всю Россию, глубоко сокрушил и сердце Плетнева. Смерть Пушкина, этого предмета горячей любви и восторженного поклонения Плетнева оставила ничем не наполнимую пустоту в осиротелой душе его, которую, к тому же, скоро постигли новые испытания, ибо через два года после того он лишился жены (1839), чем разрушилось и семейное его благополучие. Посетивший его в ту пору Боратынский, хотя и находил, что "мой добрый, мой милый Плетнев... ни в чем не изменился — ни в дружбе ко мне, ни в общем своем святом добродушии", однако сам рассказывал в то же время, что П., вздыхая по старым товарищам, говорил: "Теперь, после долгих трудов, я имею независимость и даже более — все есть, чего я желал, да не с кем поделиться этим благосостоянием". "Уже в ту пору, по справедливому замечанию Л. H. Майкова, умственный взор Плетнева был обращен к прошлому и таким остался он до конца своей жизни". Но сердечное одиночество не лишило его, однако ж, умственной энергии и любви к литературному труду. Напротив, в нем он искал утешения и душевного удовлетворения в угнетенном состоянии сердца и мыслей. В 1837 г. друзьями Пушкина были изданы в его память еще 4 книжки "Современника", и П. принял в этом деле, конечно, самое деятельное участие. В том же году были написаны им: разбор "Ундины" Жуковского и литературный очерк "Шекспир" (оба в "Литерат. прибавлениях к "Русскому Инвалиду"), произведший в свое время весьма выгодное и сильное впечатление. Но еще большую производительность проявил П. в 1838 г., когда он решился, следуя примеру и заветной идее и цели Пушкина, послужить, по мере сил, родной литературе и обществу созданием противовеса развивавшимся у нас низменным, торгашеским и зловредным литературным течениям и тенденциям, и для того взять на себя издание "Современника" — уже не как сборника, а как журнала. "Современник" Плетнева стал выходить с 1888 г. и издавался им до 1846 г. включительно (когда он передал его Никитенке и И. И. Панаеву), т. е. почти 10 лет. В первый же год П. поместил в нем более десятка статей (не считая библиографии) из которых выдаются: "О литературных утратах", "Праздник в честь Крылова", "Алекс. Серг. Пушкин", "Путешествие Жуковского по России" и пр. Издание дало ему повод завязать новые литературные связи и тем еще более расширить круг своего влияния и покровительства молодым дарованиям. К этому же времени относится его сближение с лицом, в котором он нашел преданнейшего друга, сотрудника и соучастника в его умственных и нравственных интересах и стремлениях и которому суждено было своим влиянием сыграть заметную роль в его духовной жизни в эти зрелые годы. Это был еще молодой человек, только что вступавший на ученое и литературное поприще, будущий академик Я. К. Грот, которого П. также привлек к участию в "Современнике". Скреплению этой идеальной и плодотворной для обоих дружбы значительно способствовали и случившиеся между тем перемены в жизни Плетнева, которыми знаменуется начало новой ее эпохи (1840—1849), до второго брака. Эти перемены были семейная утрата и вдовство Плетнева (1839) и состоявшееся в конце того же года избрание его в ректоры С.-Петербургского Университета, в каковом звании он, в качестве депутата, ездил в 1840 г. на 200-летний юбилей Александровского Университета (в Гельсингфорсе). Эта поездка в Финляндию, куда в это время переселился его молодой приятель Грот, с которым у него с тех пор завязывается самая оживленная и непрерывная дружеская переписка, участие в юбилейных торжествах, по случаю чего он был почтен степенью "доктора философии" вместе с Жуковским, и все, им там виденное и испытанное, произвели на душу его глубокое впечатление, придав своеобразный отпечаток всей его деятельности и интересам в эти 1840-е годы, да отчасти и литературному его детищу — "Современнику". Благодаря упомянутой переписке, из которой П. "сделал для себя священнейшую должность, выполняемую им с любовью, с душевным наслаждением и по неизменяющимся никогда правилам", и благодаря сообщаемым в письмах дневникам его, жизнь Плетнева, как внешняя, так и внутренняя, в эту эпоху раскрывается перед ними во всей ее полноте, тем более, что и "Современник", которого наполнение и редактирование всецело лежало на нем, дает для того также немалый материал). Наконец, налицо и обильные следы служебной и официальной деятельности Плетнева, как ректора и профессора университета и вновь избранного ординарного академика только что образованного тогда (1841) Отделения русского языка и словесности Императорской Академии Наук. Нельзя не удивляться трудолюбию, подвижности и работоспособности Плетнева, умевшего совмещать в себе столько должностей и ответственных обязанностой и дел, и в то же время находить время для литературной и редакторской работы, для ведения обширной деловой и дружеской корреспонденции, для исполнения бесчисленных поручений своих друзей-литераторов и, наконец, для поддержания светских отношений, которыми он очень дорожил, и общественных требований. Вовлеченный постепенно, благодаря своему благодушию и услужливости, в эту непрерывную, хлопотливую деятельность, не дававшую ему опомниться и вздохнуть, П. страшно тяготился своим удрученным делами и заботами положением, часто жаловался и чуть не проклинал свою судьбу, но сбросить с себя это бремя не был в силах. По верному замечанию В. И. Шенрока, Плетнев был часто "мучеником долга", безжалостно со всех сторон обременяемым, но "недостаточно ценимым, если принять во внимание всю совокупность приносимой им пользы и постоянно исполняемых трудов". Утвержденный ректором в феврале 1840 г. на 4 года, П. избирался затем еще два раза, в 1844 и 1848 гг., а в 1849 г., по новому постановлению, был назначен ректором от правительства, и непрерывно оставался в этой должности до октября 1861 года. Уже эти факты достаточно свидетельствуют о признанных достоинствах Плетнева, как ректора. Действительно, он представляется нам идеальным главой Университета в управлении им и в заботах о его пользе, в отношениях своих и к профессорам (как председатель совета), и к студентам, как по отзывам современников, утвердившим эту его репутацию, так и по рассказам, сохранившимся в его переписке 40-х годов. Обладая замечательным тактом, ровностью и мягкостью в обращении, при твердости правил и принципов, он умел убедительной и задушевной речью успокаивать страсти, умерять молодой задор, примирять и сглаживать взаимные неудовольствия и противоречия в среде университетской. "Большим счастьем было для Университета, — замечает его историк, — во многие трудные дни его существования, иметь во главе своей человека с таким покойным до невозмутимости и таким приветливым характером, каким отличался Плетнев, пользовавшийся за то расположением и уважением во всех слоях общества". Особенным тактом и нравственным влиянием отличался П. по отношению к молодежи. Много раз ему удавалось одним внушительным убеждением и наставлением прекращать начинавшиеся волнения и истории среди студентов. Когда случались возмущения и демонстрации по отношению к некоторым профессорам, П. являлся в аудиторию (без профессора) и "со всей искренностью объяснял непристойность их поступков"; он "развивал им со всей подробностью понятия: моральное достоинство, аудитория, профессор, честь и студент", объяснял им, "что все, производимое ими в стенах аудиторий, он берет на свой счет, как ректор", что они "должны сохранять достоинство, которое на них возлагает звание студентов", и этот тон искренности и спокойствия поражал юношей, и все приходило в порядок и мир. A как П. смотрел на коллегиальные отношения, на достоинство профессорского звания и обязанности членов совета видно из следующей его характеристики одного профессора, которому он делал, как ректор, отеческие внушения: "Я толковал ему о самобытности, независимости профессора, а он и не понимает этого. Словом, это русский чиновник, побуждаемый к деятельности крестиками и похвалами... Не может перенести, что в совете молодые профессора смеют говорить громко и даже дерзко против него, — так он привык жить под влиянием директоров, которые замазывают рот всякому свободному суждению... Да, не вразумишь уже окунувшегося в холопские чувства". С ректорством для Плетнева было связано множество других ответственных и обременительных официальных обязанностей и поручений, доставлявших ему много забот. Несколько раз ему приходилось, во время отлучек попечителя, исправлять его должность, а также председательствовать в С.-Петербургском Цензурном Комитете, что было соединено, конечно, со многими неприятностями. Его назначали в разные комитеты и комиссии по Министерству и возлагали на него со стороны такие задачи, как напр., составление программы преподавания русской словесности для Варшавского округа или просмотр плана учения в Гатчинском Сиротском институте, с чем обратился к нему начальник заведения сенатор Ланской, и т. п., и Плетнев, по доброте и благодушию своему, не умел отказать. Случалось, что и сам он брал на себя стороннее дело, если оно сильно его интересовало. Таковы были его заботы о поднятии преподавания русского языка в Финляндии и о постановке русской кафедры в Александровском университете, о чем он в 1840—1841 году подавал записки статс-секретарю Финляндии гр. Ребиндеру и самому канцлеру университета великому князю Наследнику (см. "Переписка" с Я. К. Гротом, т. I, стр. 18, 663; 208—209). Как ректор, он брал на себя еще нелегкий труд, которому, впрочем, как литературному, он предавался с любовью, считая его и важным, и полезным. Это было неизменное, в течение долгих лет, составление отчетов по университету, которые читались им на годичных актах. Такие же отчеты составлялись им и по Второму Отделению Академии Наук. Эти литературные обозрения, по справедливому отзыву Я. К. Грота, "богатые сведениями для истории русского просвещения 40-х и 50-х годов, будут всегда служить свидетельством редкого уменья выполнять с возможным тактом, ловкостью и оживлением задачу труда сухого и неблагодарного". Рассказывая Жуковскому в 1852 г. о помещаемых им в этих отчетах кратких биографиях замечательных лиц, бывших членами этих учреждений, П. замечал: "Конечно, как члены бывают разного рода, так и биографии мои. Но мне все-таки весело помянуть от души добрым словом человека, который чем-нибудь в жизни своей согрел мое сердце..." И действительно, читая эти биографии, мы убеждаемся, с какой сердечной теплотой и искренним чувством П. поминал о заслугах умерших деятелей и пользовался случаем "воздать достойное труженикам нашим не только по науке и беллетристике, но и на поприще государственной службы"; эти биографические очерки имеется в виду собрать и издать в предположенном IV томе "Сочинений" Плетнева. Отчеты Плетнева по университету были изданы отдельно лишь за пять лет (1840—1845); академические — за все время (в двух книгах: 1842—51; 1852—1865). В первом из этих изданий находится и большая его записка "Первое 25-летие Императорского С.-Петербургского Университета" (чит. 8-го февраля 1844 г.). С не меньшими добросовестностью, аккуратностью и постоянством вел в то же время П. свой "Современник", затрачивая на его редактирование и литературную для него работу массу труда и энергии и большую часть досуга, остававшего