Ростопчин, граф Феодор Васильевич

— обер-камергер, Главнокомандующий Москвы в 1812—1814 гг., член Государственного Совета. Род Ростопчиных родоначальником своим считает прямого потомка великого монгольского завоевателя Чингисхана — Бориса Давидовича Ростопчу, выехавшего из Крымской орды в Россию при Великом Князе Василии Иоанновиче, т. е., в начале XVI в. При следующих Московских государях предки Ростопчина несли разные службы, были жалованы поместьями, но ничем особенно не выдвигались. Отец графа — Василий Федорович Ростопчин принимал участие в Семилетней войне, вышел в отставку в чине майора, жил безвыездно у себя в деревне Орловской губернии и не щадил средств, чтобы дать хорошее воспитание своим детям. Федор Васильевич Ростопчин родился 12-го марта 1763 года в деревне Ливны, Орловской губернии; его мать, урожденная Крюкова, умерла в 1766 году, в молодых годах, вскоре после рождения брата Федора Васильевича. В своих "Воспоминаниях в миниатюре", написанных им уже на склоне жизни, граф Р. следующим образом характеризовал, в присущем его натуре шутливом тоне, свое первоначальное воспитание: "Меня обучали сразу целой куче вещей и разным языкам. Благодаря тому, что я обладал некоторой долей бесстыдства и шарлатанства, меня принимали порой за мудреца. Моя голова скоро превратилась в библиотеку, ключ от которой хранился у меня". Первые пятнадцать лет жизни он провел в имении отца своего — в селе Козмодемьянском, рос без матери, под надзором учителей иностранцев, которые часто менялись; но все же, по его словам, он остался русским, "помня поучения священника Петра и слова мамки Герасимовны". Получив, по обычаю того времени, домашнее образование, молодой Р. еще 10 лет от роду был записан в лейб-гвардии Преображенский полк и Прошел обычную для тогдашнего дворянина военную карьеру; в 1775 г., состоя уже в чине капрала Преображенского полка, он был зачислен к Пажеский Корпус, в 1776 г. произведен был фурьером, в 1777 г. сержантом, в 1782 г. — выпущен прапорщиком, в 1785 г. пожалован в подпоручики, в 1787 г. получил чин поручика, а в 1789 произведен в капитан-поручики л.-гв. Преображенского полка.

Будучи в чине подпоручика, Р. решил на время оставить службу и, взяв продолжительный отпуск, предпринял в 1786—1788 гг. поездку за границу для пополнения своего образования. Во время этого путешествия Ростопчин посетил, между прочим, Берлин, Лейпциг, Париж и Лондон. В Берлине он был коротко принят у тогдашнего русского полномочного министра графа С. П. Румянцева, который ввел молодого Ростопчина в тамошнее великосветское общество. Здесь же Р. довольно усердно занимался математикой, беря уроки ее у преподавателя Кастильона-сына, и кроме того изучал фортификацию под руководством Беллера. В Лейпциге Р., насколько известно, посещал лекции в Университете и, наконец, в Лондоне, куда он прибыл в начале 1788 г., сильно увлекался английским боксом и даже брал уроки кулачного боя... В этом же городе завязалось его знакомство с графом С. Р. Воронцовым, с которым впоследствии он почти постоянно находился в дружеской переписке и которому он многим был обязан на первых шагах своей карьеры.

По возвращении из-за границы весной 1788 г., т. е. почти накануне Русско-шведской войны, Р. сразу отправился в главную квартиру русских войск, расположенную в Фридрихсгаме, и оставался при ней, находясь в рядах небольшой армии, предназначенной для защиты этой части страны от вторжения шведов. Несколько месяцев спустя, вернувшись из Фридрихсгама в Петербург, Р. сознательно уклонился от возвращения в гвардию, так как не желал оставаться простым зрителем войн, происходивших тогда на двух противоположных концах России: в Финляндии и на границе с Турцией. Избегая гвардейской службы, которая не могла, конечно, быстро выдвинуть молодого офицера почти без всяких связей, он предпочел поэтому принять участие в походе против турок и с этой целью в том же 1788 г. причислился к князю Виктору-Амедею Ангальт-Бернебург-Шаумбургскому, только что прибывшему в Петербург из-под Очакова, отправился с ним обратно к южной армии и принял там участие в штурме упомянутой крепости. Когда же князь Ангальт-Бернебургский должен был на время отлучиться в Германию, Ростопчин оставался еще около года при действующей армии, служа под начальством Суворова, и получил даже от последнего в знак расположения походную палатку; все это время он продолжал числиться по Преображенскому полку. Между прочим в это время он принял участие в Фокшанском и Рымникском сражениях. Ему удалось заслужить расположение к себе князя Ангальта, но этим он отдалил себя от Потемкина. Когда Ангальт вернулся из Германии и получил назначение в действующую армию против шведов, он тотчас же вызвал к себе Р., который к этому времени, по окончании Турецкого похода сдачею Бендер, успел вернуться в Петербург. Он поспешил на призыв Ангальта и вторично принял участие в Финляндском походе, но ему как-то особенно не везло в эту пору. Ангальт вскоре умер (в апреле 1790 г.) — и Ростопчин, таким образом, лишился своего покровителя. Приблизительно в это же время Р. лишился также и своего единственного брата, служившего во флоте и геройски погибшего: чтобы не сдаться шведам, он взорвал свою галеру. Между тем, расположение, которым пользовался Р. у Ангальта, внушило его близкому другу Принцу Нассау-Зигену желание приблизить молодого гвардейца к себе. Принц Нассау поручил Ростопчину командование гренадерским батальоном, во главе которого он и принял участие в окончившихся неудачею сражениях Принца 21—28 июня 1790 года. За участие в этих делах Р. был представлен к Георгиевскому кресту, но почему-то не получил его, хотя отзывы о нем были даны самые лестные. Не получая обещанной награды, он решил прибегнуть к содействию Принца Нассау, чтобы тот выхлопотал ему по крайней мере зачисление в камер-юнкеры. Имп. Екатерина II согласилась на это назначение, поддержанное Принцем Нассау, и приказала даже заготовить указ о пожаловании Р., но последнее почему-то не состоялось, а заготовленный указ остался неподписанным в портфеле князя Безбородка до самой весны 1791 года. Между тем, у Принца Нассау относительно Ростопчина составился своеобразный план: молодой гвардейский офицер так понравился ему, что он решил его женить на своей незаконной дочери; в качестве же заманчивой награды Принц обещал Ростопчину настоять на его пожаловании в камер-юнкеры. К чести Ростопчина надо сказать, что он с негодованием отверг предложение своего начальника, которое привело его даже в бешенство, и он окончательно порвал отношения с Принцем Нассау, не побоявшись громогласно назвать его поступок "бесчестным".

Раздосадованный неудачами своей военной карьеры и невозможностью попасть ко Двору Императрицы Екатерины, Ростопчин уже решил было навсегда покинуть Петербург, намереваясь провести некоторое время в имении отца и более не возвращаться в армию, "где чин не защищает и где надо скрывать свою честность, если желаешь успехов", — как писал он в одном из наиболее ранних писем своих к послу в Лондоне графу Воронцову, — но намерениям Р. не суждено было осуществиться: благодаря содействию того же графа Воронцова, в нем принял участие Принц Вюртембергский, который предложил Ростопчину отправиться с ним на юг России, где в то время военные действия против Турции подходили к концу и близилось заключение мира. Р. решил еще раз попытать счастья и отправился вместе с Принцем в г. Яссы. Но едва они прибыли на место, как Принц Вюртембергский получил желчную лихорадку и, проболев несколько дней, скончался. Ростопчин, таким образом, и на этот раз остался не причем: его продолжал преследовать какой-то рок; несмотря на все его старания и на все обнаруживаемое им усердие, он испытывал лишь невзгоды. По смерти Принца он хотел тотчас же вернуться, но еще не успел получить разрешение на отъезд, как и сам заболел лихорадкою — к счастью, в легкой форме. Поневоле ему пришлось остаться некоторое время в Яссах. Здесь его и застал граф А. Н. Самойлов, назначенный тогда уполномоченным со стороны России для присутствия на Ясской конференции. Самойлов, зная немного Ростопчина по Петербургу, пригласил его к себе в сотрудники; прибывший вслед за ним граф А. А. Безбородко вполне одобрил этот выбор и поручил Ростопчину составление журнала и ведение протоколов конференции. Работы этой конференции прекратились быстрее, чем можно было ожидать, благодаря тому, что Безбородко снял с обсуждения вопрос о контрибуции, так сильно волновавший Турецких делегатов, и Ростопчина хотели сперва отправить с бумагами в Варшаву, но, благодаря вмешательству самого Безбородка, в Варшаву был отправлен другой курьер, а Ростопчину поручили, три дня спустя по заключении мира, ехать немедленно в Петербург и представить Императрице Екатерине II три последние протокола конференции. Кроме того, в письме, приложенном графом Безбородком к протоколам, сообщалось, что посланец является в то же время и составителем этих протоколов Ясский мир состоялся 29-го декабря 1791 г., а 14-го февраля 1792 г., по приезде в Петербург, Р. получил уже звание камер-юнкера "в ранге бригадира" (т. е., 5 класса). Таким образом исполнилась давнишняя мечта Ростопчина. По возвращении из Ясс Ростопчин дважды болел возвратными приступами лихорадки. Благодаря расположению графа Безбородка, который несколько раз писал о нем Екатерине II, Р. был назначен состоять при посольстве графа Самойлова, но посольство это постоянно откладывалось и в конце концов совершенно не состоялось. Зато ему удалось сблизиться с графом С. П. Румянцевым и даже добиться, в апреле 1793 г., назначения состоять при нем. Сближение с Румянцевым приблизило Ростопчина и ко Двору. Но первые шаги его на этом новом поприще не были особенно удачны. Он попытался было заслужить расположение Императрицы, передразнивая при ней некоторых придворных, сочиняя пословицы и т. п., — словом, взявшись за роль придворного шута; Екатерина охотно забавлялась шутками Р., которому особенно удавалось подражать манерам и голосу одного немецкого проповедника, но дальше смеха ее расположение к Ростопчину не шло, и он так и остался в ее глазах "сумасшедшим Федькой", как она сама его назвала. Насмешливо относились к Р. и придворные круги, и он сам вскоре должен был почувствовать, что стал не на верный путь, чтобы добиться расположения Государыни. Но, помимо чисто практических соображений о ненадежности избранного им пути, у Ростопчина смутно проскальзывало сознание и о непристойности таким способом добиваться карьеры. В одном из своих писем к графу Воронцову он прямо заявлял, что боится "известности, заслуженной ремеслом комедианта", и спрашивал у него дружеского совета по этому поводу.

Не успев ничего достигнуть при Дворе Императрицы, Ростопчин не упал, однако, духом и попытался снова испытать свои способности, — на этот раз при так называемом малом дворе Великого Князя Павла Петровича, к которому он был прикомандирован на дежурства с середины 1793 года. Это новое назначение, которому суждено было сыграть такую важную роль в жизни Ростопчина и которому он, в сущности, был обязан всей своей дальнейшей карьерой, открывало перед ним с одной стороны богатые перспективы войти в доверие Наследника престола и заслужить его расположение, а с другой стороны заключало в себе немало и неприятного. Гатчинский дворец, в котором постоянно жил в то время Великий Князь со своей семьей, представлял особый, странный и необычный для всякого постороннего мир. Не находивший более серьезного дела, Великий Князь Павел Петрович занимался по целым дням со своими Гатчинскими войсками, устраивая маневры, плац-парады присутствуя на разводах и экзекуциях если они случались, и требовал проявлений такого же увлечения военной муштровкой и от своих приближенных. Натянутые отношения, существовавшие в это время между Екатериной II и ее сыном, еще более сгущали Гатчинскую атмосферу, так как приближенные Государыни совершенно не считались с Наследником престола и позволяли себе явно смеяться над его бессильным гневом. А это, в свою очередь, раздражало Павла, которому казалось, что ему не хотят оказывать должного уважения. В эту-то тяжелую Гатчинскую жизнь и пришлось вскоре войти Ф. В. Ростопчину, Будучи назначен, вместе с несколькими другими камер-юнкерами, поочередно дежурить при Наследнике, он отнесся серьезно к возложенным на него обязанностям, а так как другие его товарищи, предпочитая удовольствия Петербургской жизни пребыванию в Гатчине, часто манкировали своими дежурствами, то ему сплошь и рядом приходилось заменять их и почти безотлучно находиться при Наследнике. Последний вскоре обратил на Р. свое внимание, полюбил его сообразительность, меткие шутки и проявление внимания я нему самому и, в знак своего расположения, поспешил даровать Ростопчину заведенную им военную форму прусского образца и назначил капралом своих войск.

Первое время после назначения состоять при Павле Петровиче Р. старался действовать осторожно, чтобы не выставлять на вид свои отношения к Великому Князю, так как он отлично понимал, с какими неприятными последствиями для его карьеры может быть сопряжены слишком явные знаки благоволения опального Наследника, пока жива Царица Мать. "Для меня", пишет он в одном из писем, относящихся к этому периоду его жизни, "нет на свете ничего страшнее, кроме бесчестия, как благодарность Павла". И он был, конечно, прав в своих опасениях. Но независимо от его воли, сближение Павла Петровича со своим камер-юнкером продолжалось и не замедлило сказаться еще в том же 1793 году. 2-го сентября Ростопчин был представлен к ордену св. Владимира, но "какие-то бездельники помешали этому", по его словам. Вскоре он должен был окончательно убедиться в безысходности своего положения, так как невозможно было в то время играть двойную игру с каким-нибудь расчетом на успех. Ростопчину необходимо было сделать выбор и либо пойти за более сильным течением, — примкнуть к свите любимцев Екатерины и в особенности позаботиться о расположении ее тогдашнего фаворита графа Зубова, — либо же открыто стать в ряды "Гатчинцев" и этим, по крайней мере временно, поставить крест на своей придворной карьере. "Благосклонность Великого Князя, писал Р. в это время Воронцову, не составляет рекомендации в глазах Императрицы, и если бы я вздумал хлопотать о каком-нибудь месте, то это значило бы идти навстречу неизбежным оскорблениям и отказам...; было бы странно чего-либо добиваться, когда предержащая власть предубеждена против тебя, а всемогущий министр тебя ненавидит". Он таким образом остановился на втором из открывавшихся пред ним путей, и надо думать, что сделал он этот выбор после зрелого размышления. Правда, он сам в своих письмах и записках старался представить обстоятельства в несколько ином свете, подчеркивая, что им руководили при этом не грубо эгоистические расчеты, но чувство долга, соединенное с состраданием к печальной судьбе Гатчинского пленника и взаимной благодарностью за то расположение, которое к нему питал Наследник престола. "Чувство благодарности за дружеское расположение Великого Князя, говорит Р., внушало мне решимость доказать ему, в какой мере я ценю это расположение. Видя, что он всеми забыт, унижаем и оставлен в пренебрежении, я не хочу видеть его недостатков, происходящих, быть может, от характера, ожесточенного обидами... Я слишком чужд расчетов честолюбия, чтобы предаваться каким-нибудь мечтам о будущем, но нахожу, что, доказывая ему мою благодарность усердием и живым вниманием ко всему, что до него касается, я только исполняю мой долг". Ростопчин, действительно, как это видно и из других мест его переписки, постепенно привязывался к Наследнику, с которым его, кроме того, до известной степени сближало сходство характеров, — та же страстность и порывистость натуры и неудовлетворенность положением, с которым приходилось мириться и тому, и другому; он поэтому с горечью наблюдал развитие в Павле Петровиче отрицательных черт его характера и разного рода причуд, которыми тот "как бы изыскивал все средства внушить к себе нелюбовь"; но в то же время Ростопчин вряд ли был искренен, когда утверждал, что он совершенно чужд расчетов честолюбия и что не они заставили его остаться при Гатчинском дворе. Его стремление к быстрой и верной карьере, его постоянная погоня за расположением лиц, могущих сказать ему в этом отношении услугу, настолько преобладали во все предыдущие годы его службы, что не оставляют никакого сомнения в том, чем, в глубине души, наедине с самим собой, руководствовался он, делая свой выбор. Следует только припомнить, что здоровье Екатерины II к этому моменту уже успело пошатнуться, и можно было поэтому надеяться на скорую перемену правления. Сам Ростопчин в своих письмах к Лондонскому другу неоднократно отмечал ухудшения здоровья Императрицы и, как видно, зорко следил за ними, строя именно на них расчеты на свою будущую карьеру. Впрочем, причудливый характер Павла Петровича, его наклонность к быстрым переменам и невозможность, вследствие этого, особенно полагаться на его чувства, — все это осложняло положение Ростопчина.

Но некоторые случайные и привходящие обстоятельства вскоре помогли Ростопчину обойти затруднения этого рода. В октябре 1793 г. Р. посватался к родной племяннице фаворитки Екатерины II, ее камер-фрейлины, графини Анны Степановны Протасовой — Екатерине Петровне Протасовой (есть указание, что это было уже второе его сватовство: в первый раз он добивался руки княжны Варвары Алексеевны Хованской (ум. в апреле 1788 г.), но потерпел неудачу, так как княжна предпочла ему старика сенатора князя Кирилла Александровича Багратиона). На этот раз, хотя Р. и не сомневался во взаимности Протасовой, но, не особенно надеясь на согласие ее тетки, игравшей при дворе видную роль, прибег к помощи письма для объяснения своих намерений и, кроме того, заручился содействием графа Безбородка. Его сперва попросили обождать, но уже в декабре того же года он мог назвать красавицу Протасову своею невестой, а в начале следующего года в большой церкви Зимнего Дворца состоялось в присутствии Императрицы его бракосочетание (10-го февраля 1794 г.).

Привязанность к молодой супруге заставила Р. тяготиться его служебными обязанностями, тем более, что он часто должен был нести дежурство при Наследнике не только за себя, но и за своих манкировавших товарищей. До своей женитьбы Р. охотно оставался безотлучно при Наследнике, теперь же отлучки из дома вне очереди стали его тяготить, и однажды он даже написал по этому поводу резкое письмо к обер-камергеру Двора Наследника И. И. Шувалову, в котором жаловался на своих товарищей, раскрывал без стеснений истинные причины их уклонений от дежурств и даже обозвал их по этому поводу негодяями. Письмо это получило известность и даже было показано самой Императрице, но та первоначально только посмеялась над всею историей и острословием "сумасшедшего Федьки", не стеснявшегося в выражениях. Между тем, сослуживцы Р., задетые его письмом, коллективно потребовали, чтобы он отказался от своих слов. Когда же Ростопчин отвергнул это предложение, они стали поочередно требовать от него удовлетворения. Дуэли, однако, по каким-то причинам не состоялись; по словам самого Р., причиною этого была трусость его противников, но, тем не менее, по городу стали ходить слухи, будто он сам испугался в последнюю минуту и просил извинения. Взбешенный этим, Р. вызвал на дуэль одного из распространителей этих слухов — Всеволожского; но дуэли помешали, доложив о ней Екатерине II; та приказала нарядить следствие, по окончании которого Ростопчину было предложено на год покинуть Петербург и уехать к отцу в Орловскую губернию. Как видно из всей обстановки этого происшествия, закончившегося для Р. высылкой, ему пришлось пострадать не столько за свой горячий нрав, сколько за близость к Наследнику. Уже по возвращении Ростопчина из ссылки Екатерина II велела ему передать, что она "не имела намерения его наказать, но сочла его удаление необходимым, как единственное средство предотвратить последствия, еще более прискорбные, которые заставили бы ее прибегнуть ко всей строгости законов". Императрица при этом прибавляла, что она даже надеялась "освежить голову Р., и что битый стоит двух небитых". Необходимость же, о которой упоминалось только что в словах Государыни, заключалась в том, что Ростопчина ей пришлось принести в жертву более сильным влияниям, поддерживавшим другую сторону в этом случайном эпизоде, так как Ростопчин задел своим письмом одного из родственников всесильного в то время графа Зубова.

Ростопчин отправился в ссылку вместе с женой и перенес ее совершенно незаметно среди новых семейных забот, вызванных рождением первенца Сергея (род. в конце 1794 г.). Прожив около года в Ливенской деревне своего отца, он снова, вернувшись в Петербург, приступил к исполнению прежних своих придворных обязанностей. Но, совершенно неожиданно для него самого, ссылка сыграла в его дальнейшей судьбе весьма важную роль. Прежде всего, неизбалованный вниманием придворных Великий Князь Павел Петрович был очень тронут поступком Ростопчина и с этих пор начал считать его преданным себе человеком, хотя в действительности поступок Р. скорее вытекал не из его внимательности к Павлу Петровичу, а был вызван лишь необходимостью нести тройную службу и часто покидать свою молодую супругу. Но, тем не менее, расположение Великого Князя к Ростопчину возросло до того, что он, со времени отъезда Р. в ссылку, демонстративно не захотел допускать к себе на дежурство никого из других камер-юнкеров, и те являлись в Гатчину обыкновенно лишь за тем, чтобы тотчас же по представлении Павлу вернуться обратно. Как только Ростопчин возвратился из ссылки, Великий Князь послал передать ему, чтобы он немедленно явился к нему в Павловск, осыпал его знаками своего расположения и сталь настаивать на том, чтобы Р. без стеснений посещал его всегда и повсюду, где бы он ни находился и когда бы ему самому ни заблагорассудилось. Наконец, в знак величайшей своей милости, Павел Петрович разрешил Ростопчину носить у себя на службе особый его мундир, каковой милости до этой поры у него не удостаивался еще никто.

Таким образом ссылка Р. оказала окончательное и решающее влияние на его приверженность к Наследнику престола, и в ней надо видеть одну из главных причин их дальнейшего сближения, имевшего такое важное значение в судьбе их обоих. Все же другие обстоятельства, как, напр., подарок военной игрушки, вывезенной Р. из Пруссии и сильно понравившейся Павлу, и т. п. могли играть лишь второстепенное значение в этом процессе. В результате этого сближения Р. вскоре стал необходим Павлу, "как воздух", — по его собственным словам: Павел не мог провести без своего любимца ни одного дня, и, если тот почему-либо не появлялся у него во дворце, Наследник спешил послать за ним. Впрочем, не одному только Наследнику престола Р. внушил чувство привязанности: он пользовался также расположением и Великой Княгини Марии Феодоровны, а Цесаревич Александр Павлович приветствовал его возвращение из ссылки проявлением искренней своей по этому поводу радости.

Р. продолжал оставаться на своем скромном посту камер-юнкера, прикомандированного к малому двору до самого конца 1796 г. и делил время между пребыванием в Гатчине, Павловске и Петербурге. Незадолго до кончины Екатерины II, а именно 2-го ноября 1796 г., он получил от Наследника орден св. Анны 3-й степени. Одно время стали упорно носиться тревожные слухи, грозившие крушением всех его планов, связанных с возможностью скорого воцарения Павла Петровича: Екатерина II вела в это время переговоры с Цесаревичем Александром о назначении его самого Наследником, минуя отца, как вдруг 5-го ноября 1797 г. Великую Императрицу неожиданно сразил удар. Ростопчин в этот памятный для него день находился случайно в Петербурге и должен был вечером отправиться обратно в Гатчину. Ничего еще не зная о случившемся, перед отъездом в Гатчину Р. отправился в Эрмитаж, чтобы проститься с графиней Протасовой, которая пользовалась в этом зданий квартирой. Протасову он застал в слезах и тут только узнал о внезапной болезни Екатерины и о том, что нет никаких надежд на ее выздоровление. Там же он встретил разыскивавшего его курьера Цесаревича Александра Павловича, который только в 5-м часу вечера был допущен к умиравшей бабке своей. По выходе из спальни Императрицы Александр подозвал Ростопчина и убедительно просил его немедленно отправиться в Гатчину, чтобы как можно скорее известить отца о безнадежном положений Императрицы, прибавив, что "хотя туда и отправлен уже граф Зубов, но Р. сможет лучше рассказать о сем печальном происшествии от его имени". Р. тотчас же исполнил волю Великого Князя и, приказав запрячь в легкие сани тройку, поскакал по направлению к Гатчине. Спустя час он был уже в Софии, где и встретился со спешившим в Петербург Павлом. Тот сразу же узнал его по голосу и окликнул его по-французски: "Это вы, мой дорогой Ростопчин?" Затем, расспросив подробно о происшествиях этого дня, он приказал ему следовать за собою, прибавив: "Я люблю видеть вас возле себя". Ростопчин поскакал за каретой Наследника. По дороге они должны были ежеминутно останавливаться, так как беспрерывно встречали посланных из Петербург разными лицами курьеров и при мерцающем свете луны прочитывали записки и донесения.

По прибытии в Зимний дворец Ростопчин все время безотлучно находился при Павле, исполняя различные его поручения и служа посредником между восходившим на трон Государем и слугами минувшего царствования. Павел I своим обращением с Ростопчиным и доверием, ему оказываемым, давал понять всем окружающим, что его давнишний любимец отныне становится его правою рукой. Он вручил ему свою именную печать, которую носил постоянно при своих часах, и приказал ему вместе с генерал-прокурором графом А. Н. Самойловым немедленно опечатать двери кабинета умиравшей Императрицы, а несколько дней спустя, совместно с Великим Князем Александром Павловичем и князем А. Б. Куракиным, Р., по поручению Павла, должен был разобрать бумаги Императрицы; тогда, между прочим, по взаимному согласию участников, было уничтожено завещание Екатерины, которым она хотела отстранить от престола Павла Петровича, назначив вместо него своим преемником его сына Александра. При докладе графа Безбородка, на другой день, Императору Павлу, последний приказал Ростопчину оставаться при докладе, а по окончании его доклада, когда министр иностранных дел собирался удалиться с бумагами, Государь представил ему своего фаворита, говоря: "Вот человек, от которого я не намерен ничего скрывать".

Еще до кончины Екатерины II, когда, однако, по уверению придворных медиков, уже не оставалось никакой надежды на ее поправление и с минуты на минуту можно было ожидать кончины, Павел, почувствовав себя самодержцем, подозвал к себе Ростопчина и обратился к нему со следующими словами: "Я тебя прекрасно знаю таким, каков ты на самом деле: будь поэтому откровенен и скажи мне, в качестве кого ты желал бы находиться при моей особе?" Р. не замедлил ответом, — и его желания, по крайней мере с виду, были довольно скромны: он просил позволения быть личным секретарем Императора по приему прошений. Павел I, после короткой паузы, ответил ему: "Я не считаю это достаточной наградой для тебя; знай, что я назначаю тебя генерал-адъютантом, но, разумеется, не для того, чтобы ты прогуливался из одного конца дворца в другой с тросточкой в руке, но чтобы ты принимал участие в делах Военной Коллегии". Так как Ростопчин не чувствовал особого призвания к этой, чисто-военной должности, он попробовал убедить Павла назначить его на какую-нибудь другую, но Император остался непреклонен: Ростопчину пришлось примириться с этим назначением и оставаться генерал-адъютантом в течение двух первых лет царствования Павла ?.

В качестве близкого к Государю лица, Ростопчину пришлось присутствовать при последних минутах жизни Екатерины II. Выделенный из общей толпы придворных, он стал, вместе с Плещеевым, у изголовья умиравшей, почти рядом с Павлом Петровичем и Марией Феодоровной. "Я никогда не забуду этой минуты, восклицает он в своих, написанных позднее воспоминаниях: она не изгладится из моей памяти до конца моей жизни!"

Тотчас же после смерти Екатерины и по окончании церемонии присяги придворных новому Государю, Павел ?, несмотря на поздний час, отправил Р., вместе с Архаровым, позднее исполнявшим должность Петербургского военного губернатора, на Васильевский Остров, привести к присяге старика Алексея Орлова, которому Император не мог простить его участия в событиях 29-го июня 1762 г.

Таким образом, силою исторического хода вещей Ростопчин оказался у самого источника власти. Его надежды и планы блистательно сбылись, и годы, проведенные им возле Наследника в Гатчине, должны были теперь сторицею вознаградить его за долгое терпение. С первых же дней нового царствования на него посыпался поток разного рода милостей и высочайших наград. Будучи назначен еще 7-го ноября адъютантом Его Имп. Величества (т. е., флигель-адъютантом), бригадир Р. в тот же день получил орден св. Анны 2-й степени; еще через день был произведен в генерал-майоры и сделан генерал-адъютантом, а 12-го ноября стал кавалером ордена св. Анны 1-й степени. 18-го декабря он получил от Государя дом на Неве и Миллионной улице, купленный у камер-юнкера Павла Бакунина за 45000 рублей.

Тотчас же после смерти Екатерины II Ростопчин становится постоянным и влиятельным собеседником Павла ? и делит первое время это влияние на нового государя всего с двумя лицами: графом Безбородком и фрейлиной Нелидовой. Отношение придворных к нему не замедлило перемениться: всякий старался теперь попасться ему на глаза, сказать ему какую-нибудь услугу, польстить, — в надежде, что новый фаворит замолвит слово перед Императором при распределении ожидавшихся по случаю восшествия на престол милостей.

Помня участие, которое принимал в нем граф Безбородко, Р. счел своим долгом и прямою обязанностью почти тотчас же после пожалования его самого в генерал-адъютанты заступиться перед Павлом ? за своего бывшего покровителя, который ожидал себе опалы и просил только об одном — выхлопотать ему чистую отставку. Но благодаря заступничеству Ростопчина Павел не только не проявил никаких признаков неудовольствия, но даже просил своего нового генерал-адъютанта передать Безбородку, чтобы тот забыл все прошедшее и не покидал службы, так как его дарования и способности пригодятся Государю. Самому же Р. Павел сказал при этом: "Этот человек для меня дар Божий; спасибо же тебе, что ты меня с ним помирил". Не забывал Р. о Безбородке и впоследствии: это он подал Павлу ? мысль возвести старика в княжеское достоинство и щедро наградить землями при коронации. Даже к своему прежнему врагу графу Зубову, больше всех пораженному смертью Екатерины и тотчас же всеми оставленному, Р. постарался выказать свое расположение. Увидя, что Зубов сидит в слезах и не может допроситься стакана воды, а толпа придворных избегает его, точно зачумленного, Р. Приказал лакею исполнить требование Зубова и сам поднес ему стакан с водой. Но по отношению к остальной массе придворных, спешивших заискивать перед любимцем нового Государя, Р. мог испытывать только чувство отвращения. "Пред глазами у меня, — писал он в Лондон Воронцову, — отвратительное зрелище внезапно постигшей смерти; весь этот двор, граф Зубов, покинутый всеми. Ах!.. как люди глупы!" Когда постепенно события при дворе стали принимать обычное течение, Р. сосредоточил свое преимущественное внимание на делах, которые входили в круг обязанностей генерал-адъютанта Императора. Как мы уже указывали, Павел ? не совсем обычно толковал эту должность, и Ростопчину, в сущности, пришлось взять на себя заведование всею воинской частью, поскольку она, по крайней мере, сосредоточивалась вокруг личности самого Императора. Он должен был рассылать все приказы Государя и получал все рапорты для представления и прочтения ему. Зная по опыту, как мало можно полагаться на других, Р. предпочитал все делать сам, возлагая на секретарей лишь переписку и наблюдение за внешним порядком. В общем работы по новой должности у него было немало: в 6¼ часов утра он уже должен был ежедневно являться с докладом к Павлу ? и оставался при нем до полудня или до 1 часу, а все время после полудня, с 4-х до 9-ти часов вечера уходило на разборку новых депеш и на подготовку к следующему докладу. Но кроме этих, так сказать, очередных дел по его должности, Павел I доверил Ростопчину окончательную редакцию своего Военного Устава, составленного по Прусскому образцу. Характер редактирования этого Устава Ростопчиным можно определить тем, что он не ограничился одними детальными поправками, но внес в Устав много существенных изменений, совершенно отступив от первоначального образца. Между прочим, он постарался ослабить значение фельдмаршала в Русской армии и соответственно усилил положение инспекторов войск, поступая в данном случае в угоду личным целям, так как инспекция войск была подчинена ему непосредственно, тогда как должность фельдмаршала оставалась и по новому Уставу более или менее независимой. Все эти изменения Устава были одобрены Павлом I, который вообще привык доверять своему любимцу и легко, по крайней мере первое время, позволял ему себя убеждать.

В конце марта 1797 г. Р. сопутствовал Павлу ? в его поездке в Москву на коронацию; Император Павел пожаловал своему любимцу 5-го апреля 1797 г. орден св. Александра Невского и кроме того — поместье в Орловской губернии с 473 душами. На обратном пути из Москвы Р. посетил вместе с Государем ряд Литовских городов, а по возвращении продолжал занимать прежнюю должность. С 17-го мая 1797 г. Р. нес (до 4-го марта 1798 г., когда был уволен со службы) еще обязанности Начальника Военно-Походной Канцелярии.

Между тем, при дворе нового государя не замедлили возникнуть влияния разных лиц, стремившихся всецело овладеть вниманием Павла ?, чтобы затем постараться использовать его в своих личных целях. С этими влияниями волей неволей приходилось считаться и Ростопчину, раз он не хотел, чтобы его постепенно отодвинули на задний план. Но, проученный опытом, он теперь старался по возможности сдерживать порывистость своего характера, избегал затевать по пустякам ссоры, стремясь, напротив, всеми способами ладить с людьми, окружавшими Павла. Он довольно быстро усвоил нехитрую науку придворной дипломатии и научился обходить подводные камни, снискивая расположение одних или пользуясь услугами и глупостью других. Прежде всего он постарался заручиться прочным расположением к себе тогдашнего обер-гардеробмейстера П. И. Кутайсова. Близкие отношения поддерживал Р. также с князем Безбородком. По отношению же к придворной партии Императрицы Марии Феодоровны, руководимой в то время фрейлиной Нелидовой, Р. придерживался совершенно иной тактики, которая, впрочем, неоднократно менялась, — сообразно с обстоятельствами. Еще до восшествия Павла на престол деятельность этой партии давала о себе знать, сильно развивая при дворе дух шпионства. Ростопчин в это время еще сочувствовал Марии Феодоровне и считал для себя унизительным вмешиваться в отношения Великой Княгини к ее интимному другу Плещееву. Того же сочувственного или, во всяком случае, безразличного отношения продолжал придерживаться Р. по отношению к этой партии и в первое время по восшествии Павла ? на престол; но когда вслед за тем влияние партии Императрицы на Павла стало усиливаться и одно время грозило совершенно устранить все посторонние влияния, Р. пришлось, из одного чувства самосохранения, переменить свое прежнее отношение к Марии Феодоровне и фаворитке государя Е. И Нелидовой и даже противопоставить их влиянию на Павла другие влияния, заменив Нелидову новою фавориткой, А. П. Лопухиной, что ему, в конце концов, и удалось осуществить при содействии Кутайсова и отчасти князя Безбородка. "Жаль, что на Императора действуют внушения Императрицы, которая вмешивается во все дела, окружает себя немцами и позволяет обманывать себя нищим (т. е. эмигрантам)", — так отзывался об Императрице Р. еще летом 1797 года; несколько дальше в том же письме своем к Воронцову он говорит: "Мы, три или четыре человека, отверженные люди для этих дам (т. е., для Марии Феодоровны и для Нелидовой), потому что мы служим одному только Императору, а этого не любят и не хотят". Ростопчину