София Алексеевна

София Алексеевна

— царевна, правительница Московского государства, 6-ое дитя царя Алексея Михайловича от брака его с Марией Ильинишной Милославской, род. в сентябре (17-го) 1657 г. Правительницей была с 29 мая 1682 г. по 7 сентября 1689 г. Пострижена в Новодевичьем монастыре под именем Сусанны 21 октября 1698 года. Скончалась в 1704 г., 3 июля, погребена 4 июля.

Для истории царевны Софии до появления ее на политическом поприще сохранились сведения отрывочные и случайные. В Дворцовых Разрядах под 1657 г. записано, что "Сентября в 17 день родися Государю Царю и Великому Князю Алексею Михайловичу всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержцу дщерь, Государыня Царевна и Великая Княжна София Алексеевна". Рождение ее было отпраздновано по чину: "1-го октября, для рождения Государыни Царевны и Великия Княжны Софии Алексеевны ели у Государя Царя и Великого Князя Алексея Михайловича: святейший патриарх Никон, да служилые царевичи и царевич Алексей Алексеевич". Такие обеды в честь Великой Княжны Софии бывали при жизни ее отца и впоследствии. 4 октября 1657 г. царевну окрестили; крестил ее сам патриарх Никон в Успенском соборе. Крестины сопровождались богатым пиром. Этим бы и должны быть исчерпаны все сведения о жизни царевны Софии. Однако даже об ее теремном пребывании мы знаем больше. Ведь время ее жизни было тревожное, переходное время; Русь тогда дошла до грани, отделявшей ее от иной, чуждой жизни, и если грань эта еще ж не была перейдена, то все же на Москве немало уже было людей, понявших, что можно жить и не по завету предковскому, что и от еретического запада можно кое-чем позаимствоваться. Царь Алексей стоял в рядах таких новаторов; правда, его мягкий и даже слабый характер не давал ему возможности сделаться реформатором, но его тонкий, наблюдательный ум показывал ему за рубежом немало примеров для подражания. Поэтому теперь строго византийский чин жизни московского двора смягчается, и теремные затворницы получают возможность хоть одним глазом выглянуть на свет Божий; молодость дочерей царя Алексея протекла уже совершенно иначе, чем молодость его сестер.

Терем московских царевен раскрыл свои двери для мужчин. В числе первых, проникших в эти запретные прежде покои, был известный Симеон Полоцкий. Он давал уроки царским дочерям, и С. была одной из усерднейших его учениц. Внешними дарами природа обделила царевну Софию: она не была красива; говорят, даже была безобразна — невысокого роста, полная, с громадной головой; но за то душевными своими качествами она, по словам Полоцкого и его ученика Медведева, оправдывала свое имя; это была, как говорит про нее один из ее врагов, "дева великого ума и самых нежных проницательств, больше мужеска ума исполненная". Постоянное общение с такими светилами науки того времени, как Симеон Полоцкий, Сильвестр Медведев и Карион Истомин развило ее природный ум, сделало ее одной из образованнейших женщин своего времени, начитанной в обычном тогда круге литературных произведений — в писаниях духовных: жития — преимущественно святых жен, поучения — все это было прочитано и изучено царевною, как на то намекают Истомин и Медведев в тех виршах, которые они ей посвящали и подносили. Наряду с иными новшествами в царский дворец, и даже в терем, проникли комедийные действа — театральные представления; Симеон Полоцкий ставил здесь свои сценические произведения: трагедию о Навуходоносоре, комедию о блудном сыне. Говорят, сама С. принимала участие в этих представлениях. Более того, царевна не останавливалась даже пред самостоятельным творчеством; она писала стихи, и до нас дошла стихотворная надпись, составленная ею к портрету князя В. В. Голицына. По мере того, как жизнь теремных затворниц делалась свободнее, свободнее становились и их нравы; затворничество естественно вызывает потребность любви, привязанности, и в терему царевен нашлись и предметы такой привязанности. Вслед за учеными монахами в терем царевен стали проникать и другие лица, более или менее близкие к царскому семейству. При жизни царя Алексея это были по преимуществу представители семьи Милославских — Нарышкины еще не свили себе прочного гнезда во дворце, — при царе Феодоре сюда попал и кн. В. В. Голицын. Этот даровитый человек, не чуждый западной культуры и свободный от многих старорусских предрассудков, обратил на себя внимание царевны Софии, и скоро произошло их сближение, основанное на теплой сердечной взаимной привязанности; так сложилась и протекла жизнь царевны Софии до смерти ее брата Феодора, до ее появления на поприще политической деятельности. Есть, правда, смутный намек, дающий возможность думать, что уже и при кончине царя Алексея С. оказала некоторое влияние на назначение наследником престола именно Феодора, но сведение это, не представляя собою ничего невероятного, тем не менее, мало правдоподобно.

Впервые на политической сцене С. является у смертного одра своего брата, царя Феодора. Обстоятельства придворной и государственной жизни в это время сложились так, что действительно царевна не могла остаться бездеятельной. В царствование болезненного, слабого Феодора его живые, энергичные сестры поневоле должны были пользоваться влиянием на дела, хотя бы потому, что различные придворные "ласковцы", желая упрочить свое положение, обратились к тем именно членам царского дома, связь с которыми могла быть наиболее прочной и долговременной. Терять это влияние царевны, и особливо честолюбивая С., не хотели — тем более, что дело шло не об одной лишь потере влияния: у постели умирающего царя Феодора снова столкнулись в борьбе за корону партии Милославских и Нарышкиных. При воцарении Феодора естественно первая партия взяла верх, и царевны не отказали себе в злом удовольствии свести счеты с мачехой, царицей Натальей, и ее семьей. Не пощадив ее в свое время, они едва ли могли ждать от нее пощады, и потому появление царевны Софии в палатах больного брата, внимательный уход за больным, старания развлечь его, облегчить ему его страдания — все это было вызвано чувством самосохранения: царевна приготовлялась к борьбе, от которой не могла уклониться. Здесь же, среди окружавших царя бояр, С. ищет себе сторонников, пособников; надо, однако же, сознаться, что вряд ли многих могла расположить царевна в свою пользу, в пользу кандидатуры своего скорбного главою брата Иоанна; прежде всего, уже одна более или менее правильная оценка Иоанна и Петра должна была заставить большинство бояр склониться на сторону последнего: Иоанну можно было поставить в упрек его слабоумие, Петру — его молодость: но последний недостаток с годами проходит, тогда как первый лишь усиливается. С другой стороны, родовитое боярство, помня, что царь Феодор и кн. В. В. Голицын уничтожили местничество, должно было стать за Петра, тем более что в его малолетство эта родовая знать могла надеяться восстановить свое значение. Таким образом, домогательства Софии заранее должны были потерпеть неудачу. И действительно, когда 27 апреля 1682 г. не стало царя Феодора, все условия успеха были скорее на стороне партии Нарышкиных. Несмотря на открытое недовольство царевен, царем стал Петр.

Избрание младшего брата помимо старшего являлось поражением партии Милославских и торжеством ненавистной царевнам мачехи. Естественно потому, что царевны не могли сдержать своих чувств, и наиболее решительная из них, С. не побоялась даже вынести на улицу, в народ, семейный раздор, царивший во дворце. В день похорон Феодора, она, вопреки всем обычаям и приличиям, приняла участие в погребальном шествии, громко и, как кажется непритворно, убиваясь, причитая, что царя Феодора отравили враги зложелательные, и моля не губить ее с братом Иваном, которого вражьими происками на царство не взяли, а отпустить их живыми в чужие земли. Разумеется все это являлось открытым скандалом, и нет ничего странного, что царица Наталья с малолетним царем, не терпя соблазна, не достояла церковной службы; царевны не упустили случая увидеть в этом, и другим показать, враждебное отношение одной царской семьи к другой.

Имея влиятельных и энергичных сторонников, вроде кн. В. В. Голицына и боярина Ив. М. Милославского, царевна С., однако же, не считала еще своего дела проигранным — тем более, что положение Нарышкинского правительства отнюдь нельзя было назвать прочным. Еще события царствования Феодора Алексеевича поставили правительство лицом к лицу с назревшей смутой, возникшей на почве различных чиновничьих злоупотреблений, возбудивших смуту среди московских стрельцов, в войске избалованном и мало дисциплинированном. Не встречая поддержки со стороны царя Петра, стрельцы естественно должны были обратить свои надежды в сторону царевича Иоанна. Этим тревожным настроением стрелецкой массы — а в Москве было 19 стрелецких полков, то есть около 20000 человек стрельцов — и воспользовалась царевна София со своею партией. Нельзя ее обвинять в создании стрелецкого мятежа, но трудно было бы ждать от нее, чтобы она этим мятежом в своих видах не воспользовалась. Ее сторонники — преимущественно Ив. M. Милославский, сошлись с влиятельными стрелецкими начальниками — Циклером, Озеровым и другими, и начали мутить стрелецкие полки; между теремом царевен и стрелецкой слободой существовали постоянные пересылки.

Утром 15 мая 1682 г. вспыхнул стрелецкий мятеж, несомненно руководимый сторонниками партий Милославских. Стрельцы с барабанным боем, с пальбой вломились в Кремль, крича, что идут мстить за царевича Иоанна, будто бы изведенного Нарышкиными. Сверху выслали уговаривать мятежников князя Ив. Андр. Хованского, боярина любимого и уважаемого стрельцами за доброту характера и за привязанность к старым обычаям и даже к старой вере; кроме того, царица Наталия могла думать, что этот родовитый вельможа будет стоять за нее. Стрельцы Хованского не послушались, и тогда, в виде решительного средства, царица вывела к бунтовщикам на Красное крыльцо и царевича Иоанна, и царя Петра: пусть видят свою ошибку и поймут свое преступление. Есть известие, что выходила на Красное Крыльцо и царевна С. и, видя, что стрельцы готовы успокоиться, дала коварный совет выкатить им несколько бочек вина, послав им в то же время сказать: "ежели по росписи сей день не будут побити, заутра от них воспоследует им зло". Как бы ни было, а стрельцы не только не успокоились, а простерли свою дерзость до того, что порвались в царские палаты и принялись избивать своих врагов — наиболее влиятельных лиц Нарышкинского правительства, бывших в то же время и врагами царевны Софии. Разыскивая своих жертв, стрельцы побывали во всех закоулках дворца, не входили только в покои Софии. Правительство, растерявшись, не в силах было совладать с разнузданной массой, и влияние на дела естественно перешло к тем, кто умел и хотел ею руководить — к Софии и к князю Хованскому; все свидетели этих страшных дней единогласно называют этих двух лиц, как распорядителей и повелителей стрелецкой массы.

Стрельцы успокоились, лишь когда 17 мая им был выдан на смерть брат царицы, Ив. К. Нарышкин; его молва винила в покушении на убийство царевича Иоанна, и стрельцы, являясь спасать царский род, не могли оставить его в живых. Царица Наталия, несколько дней прятавшая брата в покоях вдовы Феодора, царицы Марфы, которая одновременно и пользовалась симпатиями стрельцов, и была "в любовном союзе" с царицей Натальей, вынуждена была теперь выдать его стрельцам; ее убеждали этой жертвой положить конец кровопролитию и бояре, и сама С. "остро" говорила царице о необходимости отдать Ивана Кирилловича. Дав ему в руки образ, она сама вместе с царицей-мачехой вывела несчастного Нарышкина стрельцам; те его схватили и умертвили мучительною смертью.

Трудно обвинять при этом Софию в лицемерии: гибель Ивана Нарышкина ей лично едва ли была нужна, и она искренно могла думать, что стрельцы будут остановлены страхом святыни и уважением к лицам царствующего дома.

Мятежники, перебив своих врагов, тем самым избили противников Софии, ослабили Нарышкинскую партию. Оставалось теперь лишь воспользоваться плодами событий. 18 мая, стрельцы, сойдясь к Постельному крыльцу, то есть поближе к терему, заявили царевнам, что неправильно царствует младший брат помимо старшего, а потому надо воцариться и Иоанну Алексеевичу. Невольно напрашивается вопрос, почему С. удовлетворилась лишь избранием Иоанна, а не добилась и низложения Петра; ответом на это может служить то соображение, что здесь расходились интересы Софии и Хованского; последнему совсем не было расчета чрезмерно увеличивать власть Софии, а вместе с нею — и ненавистного старому князю Милославского; что это было так, косвенно подтверждается и позднейшим назначением молодого Ив. Ив. Хованского комнатным стольником именно к царю Петру и тем благоволением, какое впоследствии Петр всегда оказывал роду Хованских.

Однако в настоящую минуту С. была довольна и тем, что уже было достигнуто. Щедро наградила она стрельцов — 19 мая им были пожалованы заслуженные, но не выданные им деньги — 240000 рублей, да в награду по 10 рублей на брата, да животы побитых бояр, — но просьбу их исполнить не согласилась; не хотелось ей, чтоб власть царя Иоанна имела революционное происхождение. Лишь когда 26 мая — правда не без давления со стороны стрельцов — состоялся приговор бояр и всех чинов людей об избрании на царство и Иоанна, царевна сама дала и брата склонила дать на это свое согласие. Но этого было еще мало; царица Наталия могла править и за двух недееспособных царей, как прежде правила за одного. Оставалось сделать лишь последний шаг; стрельцы потребовали, и требование их было исполнено: 29 мая правительницей за малолетних государей стала София. Патриарх Иоаким благословил ее на правление; по обычаю она сперва отрекалась, наконец соизволила и дала свое согласие. Немедленно по всем городам разослана была грамота, извещавшая русских людей о происшедшем и пытавшаяся освятить захват власти царевной ссылками на византийскую царевну Пульхерию.

Первым делом нового правительства было — организоваться; первою заботою правительницы стало занять все правительственные посты своими людьми; люди эти были: бояре кн. В. В. Голицын, Ив. М. Милославский, кн. Ив. Б. Троекуров, В. С. Волынский, Ив. Ф. Бутурлин, кн. H. Ив. Одоевский, кн. Ф. С. Урусов, окольничие И. П. Головнин, Ив. Ф. Волынский, M. Ст. Пушкин, стольники кн. Андр. Ив. Хованский, кн. М. и В. Жировые Засекины, думные дворяне В. Андр. Змеев, Б. Ф. Полибин, А. Ив. Ржевский, Ив. П. Кондырев, думные дьяки В. Семенов, Ем. Украинцев — за немногими исключениями все не первые имена московской родовой аристократии. Совершенно особняком среди них стоит имя князя Ив. Андр. Хованского — начальника стрелецкого войска; он не был сторонником Софии, но не она и назначила его на этот пост. Хованский во время смуты сам, силою вещей, сделался стрелецким начальником. Разумеется, он, один из столпов московского боярства, не мог сочувствовать слишком уже неродовитой правительственной среде, созданной партией Милославских. С., в свою очередь, имела достаточно причин быть им недовольной; она работала при помощи стрельцов, а теперь эти стрельцы оказываются в руках Хованского; он, своим влиянием на эту вооруженную массу, был ей прямо неудобен, тем более что она и за сторонника своего его считать не могла; он — злейший враг ее родственника Милославского, он женился на вдове погибшего во время мятежа Нарышкинского слуги думного дьяка Лариона Иванова, его семья имела связи с партией Нарышкиных — все это делало для Софии необходимым рано или поздно от Хованского отделаться.

Пока, однако, в Москве царила страшная анархия; правительство царевны не успело еще осмотреться, и поневоле приходилось считаться и с Хованским, и со стрельцами. Поневоле царевна должна была поэтому 6 июня исполнить новые требования стрельцов: их выборные получили беспрепятственный доступ в царевнины покои, стрелецкое войско получило звучный и почетный титул "надворной пехоты", и в память майских убийств, за то что стрельцы "постояли за дом Пресвятой Богородицы и за Государей", им даны были похвальные грамоты и повелено было воздвигнуть на Красной площади столп, с прописанием "подвигов" стрельцов и "измен" их жертв. Со стороны стрельцов это, разумеется, являлось попыткой оправдать себя пред всею русскою землею, мщения которой за майские события надворная пехота страшилась.

Сделанные Софией уступки придали смелости стрельцам и всем, кто на них опирался, то есть князю Хованскому и его собратьям по вере, раскольникам; в рядах надворной пехоты, вдобавок, было немало приверженцев старой, дониконовской веры. Раскольники, видя могущество стрельцов, задумали использовать его в своих выгодах; уже через три дня по окончании майского мятежа, в полку Титова заговорили и о том, что надо за веру постоять; нашлись и стояльцы, во главе их известный Никита Пустосвят и инок Сергий. Князь Хованский, заручившись предварительно обещанием стрельцов поддержать его, стал ходатайствовать пред правительницей о пересмотре религиозного вопроса, и настояниями своими вынудил правительство допустить известное прение о вере в Грановитой Палате 5 июля. Одного лишь не удалось добиться Хованскому: несмотря на все запугиванья, С. твердо пожелала сама присутствовать на соборе, и потому его заседание пришлось перенести с площади, где, разумеется, раскольники чувствовали бы себя свободнее, в Грановитую палату. Религиозный диспут, как и надо было ожидать, породил настоящий соблазн; дело едва не дошло до драки между православными и сектантами, лишь личное вмешательство Софии спасло Афанасия, архиепископа Холмогорского, от побоев; раскольники поносили память царей Алексея и Феодора, а когда правительница со слезами протестовала, грозя уйти с царства, в рядах раскольников-стрельцов послышались возгласы: "пора, государыня, давно вам в монастырь, полно царством-то мутить!". Но Софию этим трудно было запугать; она знала настроение стрелецкого войска, знала, что оно, боясь возмездия со стороны земли за майские дни, ни за что не разойдется с правительством, и смело говорила поэтому стрелецким выборным: "все это из-за вас, на вас надеются раскольники. Если так и дальше будет, нельзя царям здесь жить. Пойдем в другие города и возвестим всему народу о таком непослушании и разорении". Этою угрозою со стрельцами можно было сделать что угодно; они отступились от раскольников, главари сектантов были захвачены и разосланы в дальнюю ссылку; Никита Пустосвят поплатился за свою дерзость головой. Мужество, самообладание и настойчивость царевны доставили ей победу.

Спор о вере должен был ускорить развязку давно подготовлявшегося столкновения между царевною и Хованским. С. могла убедиться в своей власти над стрелецкой массой; двусмысленное же поведение Хованского, потакавшего раскольникам, должно было его окончательно рассорить со двором. Сознание такого разрыва побуждало старого князя усиленно действовать и, сообразно его характеру, еще более усиленно говорить. Он всеми мерами старается привязать к себе стрельцов, чтоб обеспечить за собой их поддержку в решительный момент.

Видя, что Хованский начал приготовляться к борьбе — скрыть приготовлений он не сумел, — правительница решила покончить с ним прежде, чем он будет готов. Как и всегда, различные темные, тревожные слухи предшествовали решительным событиям. София воспользовалась одним из таких слухов, быть может даже сама и создала его: болтали по Москве, что 19 августа, на крестном ходу в Донской монастырь, предположено избить весь царствующий дом, исключая царевну Екатерину Алексеевну; молва говорила, что сын Хованского, князь Андрей хочет на ней жениться, и царствовать на Руси будет род князей Хованских. Как ни вздорен был этот слух, правительница воспользовалась им, чтоб привести в исполнение свою давнишнюю угрозу: 20 августа двор покинул Москву и переехал в Коломенское. Стрельцы переполошились и послали к царевне выборных узнать, почему царское семейство уехало из Москвы; С. отвечала, что такие "походы" царей в Коломенское всегда бывали и не представляют собою ничего необычного, но сама тем временем подготовляла решительный удар, стягивая под Москву понемногу служилое дворянское ополчение. Явился в Коломенское и Хованский. Думая запугать правительницу, он стал грозить ей беспорядками со стороны новгородского дворянства: с Новгородом у князя Хованского были давнишние связи; еще в 1679 г. он с Новгородскими полками берег порубежные места от вражьих набегов. Но он не знал, что новгородцы-дворяне, очевидно, чтобы очистить себя от всякого подозрения в союзе с врагом правительства, прислали Софии изъявление готовности постоять за государей. Поэтому С., в свою очередь, могла испугать Хованского предложением произвести следствие по его заявлению; уличенный в неправде, князь молил оставить его слова без последствий.

Чтобы приготовления к борьбе были менее заметны, двор постоянно менял свое местопребывание; из Коломенского, куда ей удалось вызвать, вопреки желанию Хованского, стремянной полк, С. переехала в Воробьево, отсюда — в Павловское, далее — в Саввин-Сторожевский монастырь, опять в Павловское, в Хлябово и, наконец, в Воздвиженское. К этому времени, то есть к 14-му сентября, приготовления правительницы были кончены; недоставало лишь поводов к расправе с Хованским; несмотря на всю свою неосторожность и несдержанность, старый князь не давал предлогов покончить с ним.

Тогда пущено было в ход довольно обычное в таких случаях средство — подметные письма; в этих изветах правительству, неизвестные доброжелатели доносили о самых ужасных замыслах князя Ив. Андр. Хованского и его старшего сына.

Теперь можно было повести дело к развязке, 17 сентября, к тезоименитству царевны, съехались из Москвы в Воздвиженское бояре; ждали и Хованских, которым отправили для пущей верности еще особое приглашение на встречу гетманского сына. Собравшееся боярство приглашено было к столу, пили за здравие царевны, а затем тотчас же началось у Софии "сидение" с боярами по поводу Хованских. Думный дьяк Шакловитый — одна из восходящих звезд нового правительства — прочел длинный список различных действительных и мнимых провинностей Хованского. Выслушав этот обвинительный акт, дума постановила, даже без допроса обвиняемых, казнить князя Ивана и сына его князя Андрея смертью. Князей привезли в Воздвиженское, наскоро сказали им их вины и, не слушая их оправданий, поспешили привести в исполнение приговор. Думают, что С. этим хотела уничтожить следы своего участия в стрелецкой смуте; проще, кажется, предположить, что ей надо было нагнать страх на стрельцов, и цели своей она, надо сознаться, достигла.

Как ни смотреть на дело Хованского, а главными причинами его гибели приходится считать то, что он осмелился стать Софие поперек дороги, захватив власть над стрельцами, а также и его несомненные связи с партией царя Петра. Замечательно, что младший сын Хованского говорил впоследствии стрельцам, будто казнь эта учинена без указа великих государей и без розыска. Это правда; Петр, или вернее окружающие его, никогда не дали бы согласия на казнь человека, столь удобного им уже потому, что так неудобен он был для Софии.

Уже само по себе удаление двора из Москвы было тяжелым ударом для стрельцов, и они находились за последнее время в постоянном волнении. Теперь весть о казни Хованских и о грозных боевых приготовлениях правительства, принесенная в Москву младшим Хованскими каким-то Языковым, заставила стрельцов подняться так грозно, что двор, потерпев неудачу в попытке успокоить надворную пехоту, поспешил ради безопасности удалиться к Троице. Там собралось значительное число служилых людей, и это заставило стрельцов призадуматься. Правительница, ободренная сбором земской рати, отправила на Москву, для управлений городом, Μ. Π. Головина. При его посредстве, а главное при участии патриарха, состоялось примирение правительницы и стрельцов; надворная пехота принесла повинную и была прощена, но на условиях: мятежей не заводить, выдать заводчиков, не своевольничать, повиноваться начальству, не укрывать в своих рядах беглых крестьян и всяких бродяг, не вступаться в дело Хованских.

Но этого было мало; надо было в стрельцах уничтожить самую память о майских днях. Потому им было внушено подать челобитную о разорении столпа-памятника их подвигов: столп был уничтожен, а вместе с тем у стрельцов отняли громкое название надворной пехоты, заменив его прежним наименованием. Во главе стрельцов был поставлен энергичный окольничий Змеев, и тогда лишь, 6 ноября, двор вернулся в Москву. Но все еще сильно было недоверие к стрельцам: в Кремле караулы были поручены служилым людям, показавшим только что свою верность и щедро награжденным; особливо новгородское дворянство, которого С. побаивалась, — ему дана была прибавка поместий, годовое жалованье и грамота похвальная. Несколько недель спустя, Змеева заменил во главе стрельцов Шакловитый, человек безусловно преданный Софие и лично ей близкий. Теперь правительница во всех отраслях государственной жизни могла опираться на своих людей, отныне ее правление было обеспечено и могло идти правильным ходом.

Первым делом правительства Софии было озаботиться уничтожением всех следов проявлений той силы, которая создала это самое правительство. Энергичный преемник Хованского при первом же случае не замедлил показать стрельцам, что прошли времена своеволия, и целым рядом удачно задуманных мероприятий сумел обезоружить стрельцов, сделать их неопасными. Поводом для применения различных мер строгости послужили беспорядки в полку Бохина. Шакловитый, презирая угрозы мятежников, двинул против них верные ему стрелецкие отряды; заводчик смуты, Ивашка Жареный, был схвачен и казнен, Бохинские стрельцы на некоторое время лишены права держать караулы у дворца. Эта расправа должна была показать стрельцам, что их не боятся. Не давая им опомниться, правительство продолжало прибирать их к рукам: для того, чтоб очистить ряды стрелецкого войска от нежелательных примесей, указом 30 декабря 1682 г. было сделано обязательным строгое ведение списков по полкам. Старики при этом должны были отчисляться от службы, подраставшие стрельчата обязаны были занимать их места; все бродяги, беглецы и даже преступники, произвольно приставшие к стрельцам, подвергались немедленному исключению из списков. Еще важнее было другое постановление того же указа: из 19 стрелецких полков, стоявших в Москве, в столице оставалось только 7, надежнейших; остальные 12 должны были быть разосланы по границам на службу; взамен их, из пограничных стрельцов велено было набрать лучших людей на 5 полков, и этих отборных, верных людей направить в Москву. Таким образом, под руками правительства постоянно была сила, на которую оно могло смело опереться.

В некоторой связи с этими мерами стоят также распоряжения, касающиеся холопей служилых людей. Хотя в общем майские дни не внесли смуты в холопскую массу, но все же были отдельные случаи неповиновения господам, и даже многие холопи, угрожая господам стрелецкой расправой, добились получения отпускных; многие же, пользуясь всеобщей растерянностью в эпоху смуты, без дальнейших околичностей бежали и теперь бродяжничали, что, разумеется, отнюдь не способствовало успокоению государства и водворению в нем порядка. Поэтому 13 февраля 1683 г. издан был указ, чтоб беглых холопей ловить, наказывать и возвращать к господам; буде же господа не пожелают держать у себя этих неспокойных людей — ссылать их и сибирские города на вечное житье. Для более успешного проведения этой меры, у помещиков и вотчинников были затребованы списки их крестьян и холопей; запрещено было держать у себя людей, не занесенных в эти списки, и для поимки таких непрописанных бродяг правительство во все концы рассылало сыщиков.

Принявшись за вопрос о помещичьих крестьянах и холопях, правительство неизбежно должно было очутиться лицом к лицу с задачей, представлявшейся еще царю Алексею Михайловичу и им не разрешенною. Дело в том, что многие крестьяне и холопи, тяготясь крепостною зависимостью, уходили в города и садились в посадское тягло. Вотчинники и помещики требуют своих людей обратно, и требование их нельзя не признать справедливым; но и посадские люди дорожать лишними тяглецами и прямо заявляют правительству, что в случае, если эти новоприбылые плательщики будут из посада взяты, нельзя будет рассчитывать на правильное получение должных податей. Поставленное в необходимость считаться с противоречивыми интересами людей служилых и посадских, правительство Софии решило примириться с существующим фактом, но воспрепятствовать его повторению; 17 декабря 1684 г. издано распоряжение, согласно которому крестьяне, вышедшие на посад, могут там оставаться; но если такие выходы будут продолжаться и после этого указа, помещики могут судом ворочать себе своих людей.

Стрелецкая смута затронула не только крестьян и холопей: на все классы общества произвела она сильное впечатление, везде и всех заставила о себе говорить, а между тем в интересах правительства было как можно скорее заставить забыть эти печальные события, и потому 21 мая 1683 г. разослан был по городам указ: "во всех городах и уездах учинить заказ крепкий, под смертною казнью.... чтоб всяких чинов люди прошлого смутного времени никак не хвалили, никаких непристойных слов не говорили и затейных дел не вмещали".

Заботясь об уничтожении следов мятежа, правительница С. вообще много сделала для водворения внешнего порядка в Московском государстве. В 1684 г., в феврале, стольникам, стряпчим, дворянам московским и жильцам было указано, чтоб они в пределах города удерживали своих людей от всяких нарушений благочиния: чтоб они не становились с лошадьми на неуказанных местах, не учиняли шума и драк, не оскорбляли прохожих, не оказывали бы неповиновения и наглости караульным стрельцам, унимавшим их.

Равным образом, для установления порядка, пришлось обратить внимание и на упорядочение торговли, внешняя сторона которой действительно оставляла желать большего: целым рядом распоряжений в 1683, 1684 и 1685 годах правительство стремилось добиться того, чтоб торговля совершалась в указанных для того местах, а не где попало; чтоб в воскресные дни не производилась торговля, своим шумом, сутолокою, недоразумениями и ссорами нарушавшая святость дня; чтоб в монастырях, по крайней мере во время крестных ходов и царских посещений, благочиние не нарушалось обычным в этих местах харчевным торгом.

Наряду с заботами об улучшении внешних форм общежития, царевна С. в свое правление немало сделала для смягчения нравов, продолжая в этом случае дело своего брата, царя Феодора. Это смягчение нравов особенно заметно в области уголовного законодательства: в 1683 г., напр., смертная казнь за произнесение "непристойных и затейных" слов была отменена с заменою битьем кнутом и ссылкою, в 1689 г. отменена была для мужеубийц казнь окапываньем; однако же, так как немедленно после этого распоряжения правительству царевны Софии пришел конец, страшная казнь эта ее преемником была удержана.

Царевна С., "дева великого ума и самых нежных проницательств", вступив во власть, не забыла уроков своего учителя Симеона Полоцкого; та любовь к знанию, к науке, которою восхищались в ней Медведев с Истоминым, в ней не угасла; насколько тревожные обстоятельства ее правления позволили ей это, она подумала и о распространении науки на Руси. Еще ее предшественник, царь Феодор, решил создать в Москве известную Словено-Греко-Российскую Академию, но ему не суждено было привести в исполнение это предначертание, и лишь в январе 1685 г. его сестра привела мысль его к желанному осуществлению. Пышные стихи Сильвестра Медведева увековечили это событие; в них воздает он хвалу Премудрости и царевне Софие — ее насадительнице на Руси; она, царством дивно управляя, "благоволи нам свет наук явити." Любовь царевны к просвещению и заботы ее об его распространении засвидетельствованы и иноземцами-современниками; так об этом говорят бывшие тогда в Москве иезуиты Давид и Тихановский, прибавляя при этом, что она не только не чуждалась латинского Запада, но, напротив, даже относилась к нему благосклонно.

Это благосклонное отношение к Западу, эта готовность у него поучиться сказывались не только там, где дело касалось отвлеченной науки, но и в области приложения результатов ее к жизни. Подобно своим предшественникам, и давая в данном случае пример своему преемнику, царевна С. приложила немало забот к развитию у нас промышленности. Еще в 1682 г., едва приняв власть, правительница уже вызывает из Гамбурга иноземца Захарию Павлова, желал развить у нас производство бархата, атласа и вообще шелковых тканей; в следующем году последовал призыв суконного дела мастеров, и такие приглашения заморских искусников продолжаются за все время правления Софии. Из других мероприятий этого правительства необходимо указать еще уничтожение таможен по границе с Малоросией, чем впервые положено было прочное основание слиянию этого края с Московским государством.

Подобно тому, как значительное число мер внутренней политики царевны Софии было обусловлено майскими событиями 1682 г., и июльские дни того же года наложили заметный отпечаток на все ее правление. При ней гораздо более сурово, чем при Феодоре, не менее, если даже не более сурово, чем при Алексее Михайлович гнали раскольников; отчасти, по-видимому, при этом играли роль воспоминания Хованщины, но до известной степени необходимо видеть здесь и иной расчет: царевна знала, что патриарх Иоаким к ней не расположен, и потому, являясь поборницей православия, она могла или думать привлечь его на свою сторону, или же, на случай столкновения с ним, обеспечить себя от упреков в неверии и нечестии. Вот почему ее правление почти сплошь занято гонениями на раскольников и различными волнениями, вызванными этими преследованиями. Еще в ноябре того же 1682 г., который был ознаменован безумной попыткой Никиты Пустосвята (или, если считать сентябрьские годы, то в 1683 г.), правительство разослало по епископам грамоты о повсеместном сыске и предании суду раскольников, причем власти духовные могли для этого требовать всяческой поддержки у светских властей. Через год — новый, еще более суровый указ, повелевавший ловить раскольников и упорствующих в своем заблуждении казнить смертью — сжигать. Понятно, применение таких крайних мер произвело на раскольников ужасное впечатление, сильное настолько, что они даже не останавливались перед бегством за рубеж; толпы беглецов переходили Польскую и Шведскую границу, но не всем удавался такой переход: московские власти отправляли за раскольниками погоню, забиравшую их в плен для отдачи духовенству на увещание. Других манила казацкая воля; они бежали на Дон и здесь наделали правительству немало хлопот; они даже построили себе на Медведице укрепленный Кузьмин-городок, взятый после упорного сопротивления лишь в 1689 г. Отношения правительства к раскольникам обострились до того, что достаточно было простого оговора, простого подозрения в расколе, и обвиненный подвергался самому тяжкому наказанию.

Те же соображения, которые заставляли Софию гнать раскол, принудили ее оказывать поддержку официальной церкви. Православная церковь на Москве в это время действительно нуждалась в такой поддержке: с одной стороны ей надо было бороться с расколом, с другой — не следовало упускать из виду, что вместе с западными новшествами к нам могли проникнуть и различные неправославные, еретические мнения. Поэтому патриарх Иоаким просил у правительства помощи и поддержки: "Повелите", пишет он, "да не безчестится честь архиереев и всего духовного чина от невежд и досадителей многих". Откликаясь на этот призыв, правительство приказало воеводам повсеместно оказывать поддержку духовенству в борьбе с расколом. В 1682 г., осенью, после прения о вере, с Москвы был отпущен в епархию архиепископ Холмогорский Афанасий, один из видных стояльцев за православие; по этому поводу двинскому воеводе князю Никите Урусову послан был приказ поддерживать всячески владыку против могущих явиться церковных ослушников. Идя еще далее в этом направлении, правительство простерло свое внимание к церкви до того, что неоднократно, в 1686 и в 1688 годах, напоминало своим воеводам о неподсудности духовенства гражданским властям, даже о вос