Зубов, Платон Александрович

— светлейший князь, генерал-фельдцейхмейстер, над фортификациями генеральный директор, главноначальствующий флотом Черноморским, Вознесенскою легкою конницею и Черноморским казачьим войском, генерал от инфантерии, генерал-адъютант, шеф Кавалергардского корпуса, Екатеринославский, Вознесенский и Таврический генерал-губернатор, член Государственной Военной Коллегии, почетный благотворитель Императорского воспитательного дома и почетный любитель Академии Художеств, родился 15 ноября 1767 г., ум. 7 апреля 1822 г. Уже восьмилетним ребенком З. занесен был в качестве сержанта в списки Семеновского полка, откуда в 1779 г. переведен вахмистром в Конную гвардию. 1 января 1784 г. он был произведен в корнеты, 1 января. 1785 г. — в подпоручики, а 1 января 1786 г. — в поручики. 1788 год З. провел в действующей армии в Финляндии и 1 января 1789 г. произведен был в секунд-ротмистры. Вскоре за тем он становится фаворитом императрицы Екатерины, и с этого момента возвышение З. по службе идет с необычайной быстротой. Не получив в семье никакого воспитания, он был к тому же малообразованным человеком, впрочем, прекрасно владел французским языком, занимался музыкой, обнаруживал некоторый интерес к словесности, владел живой речью, не лишен был некоторого остроумия, с примесью иронии, и что наиболее способствовало его "случаю", обладал красивой внешностью: роста он был среднего, "гибок, мускулист и строен; у него был высокий лоб и прекрасные глаза".

З. выдвинулся при дворе, благодаря покровительству гр. Н. И. Салтыкова; сближению с императрицей помогло также содействие приближенных к императрице лиц: статс-дамы Анны Николаевны Нарышкиной, камер-фрейлины А. С. Протасовой и камер-юнгферы М. С. Перекусихиной. Салтыков и другие враги кн. Потемкина видели в З. удобное средство поколебать значение кн. Потемкина при дворе, так как вступить в открытую борьбу с ним опасались. Весной 1789 г. З. упросил гр. Салтыкова поручить ему команду над конногвардейским отрядом, предназначенным сопровождать императрицу в Царское Село. З. был приглашен Екатериной II к обеду и своей наружностью и манерой держать себя в обществе сумел обратить на себя внимание императрицы. Едва прибыл двор, как 18 июня последовал разрыв с гр. Дмитриевым-Мамоновым. Сведения, доведенные до Екатерины II о любви гр. Дмитриева-Мамонова к княжне Д. Ф. Щербатовой и о тайных свиданиях между ними, ускорили его падение. Уже под 19 июня А. В. Храповицкий заносит в свой дневник: "Захар (камердинер императрицы) подозревает караульного секунд-ротмистра П. А. Зубова...". Скоро за тем З. "начал по вечерам ходить через верх". Гарновский в своих "Записках" говорит: "С Зубовым, конногвардейским офицером, при гвардейских караулах здесь находящимся, обошлись весьма ласково. И хотя сей совсем невидный человек, но думают, что он ко двору взят будет, что говорит и Захар, по одним только догадкам, но прямо никто ничего не знает, будет ли что из г-на Зубова". 4 июля З. пожалован был в полковники и флигель-адъютанты и поселился во дворце во флигель-адъютантских покоях, которые раньше занимал гр. Дмитриев-Мамонов. Не сразу Екатерина решилась известить кн. Потемкина о том, что его ставленник гр. Дмитриев-Мамонов устранен и его роль поручена другому. Сообщая об этом в письме от 6 июля, Екатерина II, между прочим, писала: "При сем прилагаю к тебе письмо рекомендательное самой невинной души, которая в возможно лучшем расположении с добрым сердцем и приятным умоначертанием. Я знаю, что ты меня любишь и ничем не оскорбишь". Эти строки касались З. Судя по спокойному ответу, Потемкин не придавал значения перемене, происшедшей при дворе. Уверенный в своем влиянии, он всецело поглощен был турецкой войной, готовясь к решительным действиям. Он не предвидел, что возвышение З. угрожает падением личному его влиянию. Несмотря на то, что письма Екатерины II к Потемкину посвящались важнейшим государственным вопросам, в них постоянно упоминаются "милые дети" — Зубовы, их прямодушие, честность, благородство. Эти "милые дети" возвышались на служебной лестнице с необычайной быстротой, и прежде всех — Платон, о котором императрица писала: "Но, по мне, перл семейства — Платон, который, поистине, имеет прекрасный характер и не изменяет себе ни в каком случае".

Вначале положение З., однако ж, казалось непрочным его покровителям; за него боялись. Руководимый опытным в дворцовых интригах гр. Салтыковым, З. старался заручиться как расположением кн. Потемкина, так и его близких: М. С. Потемкина и особенно Гарновского, внимательно следившего за успехами З. при дворе. Советы А. Н. Нарышкиной и Салтыкова: льстить, не перечить императрице, смиряться до времени перед Потемкиным — были им усвоены. Он постоянно хвалил Потемкина перед императрицей, восхищался им. Екатерина не сомневалась в искренности этих похвал и в письмах уверяла Потемкина в преданности к нему Зубова. В письме от 14 июля 1789 г. читаем о Платоне З.: "У нас сердце доброе и нрав весьма приятный, без злобы и коварства... четыре правила имеем, кои сохранить старание будет, а именно: быть верен, скромен, привязан и благодарен до крайности". — В письме от 12 августа того же года: "Вложенное твое письмо ответное я немедленно вручила кому надлежало, и оно принято было огненными и радостию наполненными глазами, а как сердце и ум весь составлен из чувств, то и благодарность и искренность за долг почитается; сам оной изъяснить не оставит". И далее (по-французски): "Мне очень приятно, мой друг, что вы довольны мною и маленьким новичком; это очень милое дитя, не глуп, имеет доброе сердце и, надеюсь, не избалуется. Он сегодня одним почерком пера сочинил вам милое письмо, в котором обрисовался, каким его создала природа". — В письме от 6 сентября 1789 г. находим следующие строки: "Платон Александрович очень скромен, которое качество, однако, нахожу достойным награждения, как сам скажешь: ты шеф Кавалергардского гвардейского корпуса, не нужен ли тебе корнет? помнится, ты запискою о сем докладывал; прежде сего не пришлешь ли чего подобного? Дитяти же нашему не дать ли конвой гусарской? Напиши, как ты думаешь... Дитяти нашему 19 лет от роду, и то да будет вам известно. Но я сильно люблю это дитя; оно ко мне привязано и плачет, как дитя..." 3 октября 1789 г. З. получил назначение корнетом Кавалергардского корпуса с производством в генерал-майоры. В угоду императрице Потемкин сделал причастными к своим военным успехам братьев Зубовых, Николая и Валериана. С Зубовыми вообще в конце 1789 г. и начале 1790 г. он находился в самых добрых отношениях. Между тем З., действуя по плану, начертанному Салтыковым, постепенно подрывал основы могущества Потемкина при дворе. Уже с первых дней возвышения З. Екатерина начинает знакомить его с государственными делами. Но к этой деятельности З. не обнаруживал способностей. Прочнейшим основанием счастья его было неограниченное к нему расположение старой императрицы, которую глубоко трогала нежнейшая внимательность и расторопная угодливость и заботливость юноши, предупреждавшего ее малейшее желание. Однако З. понимал, что, делаясь причастным к государственной деятельности, он может только укрепить свое положение. Отсюда его усердие и рвение к государственным делам, понять и усвоить которые он оказывался бессилен. Во главе дипломатической части тогда стояли А. А. Безбородко, гр. А. Р. Воронцов и гр. П. В. Завадовский. Никто из них не был расположен вводить юнца Зубова в круг своей деятельности, в сложную сеть международных отношений. Да он и не был для этого пригоден. Завадовский писал о нем: "из всех сил мучит себя над бумагами, не имея ни беглого ума, ни пространных способностей, коими одними двигать бы можно широкое бремя... Прилежен довольно и понятен, но без опытности посредственные дарования лишены успеха, чем медления в рассуждении дел приносит, чему, однако ж, никак не внемлет. Весьма прилежен к делам и, опричь оных, чужд всяких забав, но еще нов, и потому бремя выше настоящих его сил".

Однако, по мере возрастания своего влияния, З. решается выступать и со своими проектами, обнаруживающими умственную ограниченность их творца. Приближение З. ко двору совпало с началом великой французской революции. Нашлись охотники бороться с проявлениями французского крамольного духа, якобы имеющегося и в России. Зубову хорошо были известны мероприятия, предполагаемые для преследования "мартинистов" и других мнимых злоумышленников на спокойствие России. От подозрительности Екатерины, таким образом, пострадали: в 1790 г. А. Н. Радищев, в 1793 г. — Н. И. Новиков и Я. Б. Княжнин. З. не только не отклонял императрицы от мер неуместной строгости, но даже одобрял их, рекомендовал новые, желая показать этим свое усердие и преданность; в частности он стоял за строгую цензуру.

Между тем слухи о Зубове стали тревожить Потемкина, вынужденного всецело отдать свое внимание турецким делам. Уверяя императрицу в своей симпатии к нему, Потемкин однако принимал свои меры, Около него в это время находился Валериан Зубов, удаленный из Петербурга по желанию брата Платона, не желавшего разделять с ним внимание и милости Екатерины. Доброжелатели доносили светлейшему и о чрезмерной силе влияния нового фаворита, и о его вмешательстве в важнейшие дела, и о его "дурацких" проектах, касающихся мероприятий государственной важности.

Когда в начале 1790 г. Потемкин, забросив дела, предался удовольствиям, окружил себя гаремом красавиц, то З. через брата имел самые достоверные сведения об образе жизни светлейшего и, пользуясь ими, не упускал случая уронить Потемкина во мнении императрицы или вызвать к нему неудовольствие. Обе стороны таким образом готовились к борьбе. 11 декабря 1790 г. Измаил пал. В. Зубову, посланному с известием об этом событии, Потемкин сказал: "Доложи Государыне, что я во всем здоров, только один зуб мне есть мешает; приеду в Петербург, вырву его". Потемкин, по-видимому, понял, как сильна привязанность императрицы к новому фавориту, и забеспокоился. В начале 1791 г. кн. Потемкин прибыл в Петербург. Благосклонный прием, оказанный ему императрицей, в первое время рассеял было его тревожные опасения относительно значения З., но заблуждение Потемкина продолжалось недолго. Ясно оценив все душевное ничтожество Зубова, он пытался повлиять на Екатерину, убедить ее отдалиться от него, но эти объяснения кончались обычно слезами императрицы, не желавшей лишиться своего любимца. Однако влияние Потемкина все еще было очень велико, причину чего З. никак не мог понять. "Хотя я победил его наполовину, говорил он спустя много лет, но окончательно устранить с моего пути никак не мог; а устранить было необходимо, потому что императрица всегда сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его, будто взыскательного супруга. Меня она только любила и часто указывала на Потемкина, чтобы я брал с него пример".

Преданность к императрице заставляла обоих врагов сдерживать свои истинные чувства и обращаться друг с другом любезно и предупредительно. Потемкин беседовал с З. без обычного высокомерия, З. же, в свою очередь, восхищался недавними подвигами светлейшего. Случай, казалось, готов был помочь Потемкину поколебать значение Зубовых при дворе. Зубов-отец, надеясь на заступничество сына, присвоил имение Бехтеева в 600 душ. Обиженный обратился к Потемкину, ища восстановления своих законных прав, причем просил Державина быть посредником в Совестном суде, куда подано было прошение на старика Зубова. Дело это набрасывало, к удовольствию Потемкина, неблаговидную тень на все семейство Зубовых. При дворе и в городе пошли разговоры о беззаконных действиях А. Н. Зубова. Платон З. сначала принял сторону отца, но когда Бехтеев пригрозил подать письмо самой императрице, Державин убедил З. покончить дело миром и вернуть Бехтееву деревню. Исход этого дела, ставший известным при дворе, не ослабил благоволения к Зубову, а холодность к Потемкину заметно усилил. Зубов призвал однажды Державина и заявил от имени императрицы, чтобы он писал для Потемкина, что тот прикажет, "но отнюдь бы от него ничего не принимал и не просил; что он и без него все иметь будет, прибавя, что императрица назначила его быть при себе статс-секретарем по военной части". Звезда Потемкина меркла по мере того, как возрастало значение нового фаворита. Натянутость отношений З. с Потемкиным была императрице совершенно ясна. С течением времени вражда между ними усиливалась. В страстную седмицу оба врага говели вместе, но и перед причастием не примирились. Следующий случай вызвал особенное негодование З. против Потемкина. Екатерина II пообещала Зубову подарить большое имение в Могилевской губ. в 12000 душ, но потом вспомнила, что имение это уже подарено Потемкину. Тогда, желая сдержать свое обещание, императрица хотела купить имение у Потемкина. Тот, благодаря своей находчивости, сумел помешать этому намерению, не желая обогащать З., чего последний никогда не мог простить Потемкину. Скоро произошел открытый разрыв. 24 июля 1791 г. Потемкин должен был, согласно Высочайшему повелению, выехать из Петербурга в Молдавию. З., таким образом, остался победителем в этой придворной борьбе. Пришедшая 12 октября того же года весть о кончине Потемкина потрясла Екатерину, в сущности глубоко уважавшую и ценившую Потемкина. Велико было ликование Зубовых, хотя они и вынуждены были его скрывать, чтобы не оскорбить горя императрицы. Но ненависть к памяти Потемкина З. сохранил до конца своих дней. Со смертью Потемкина властолюбию З. не стало границ. Императрица считала его единственным человеком, способным заменить светлейшего кн. Таврического и эта замена гибельно отразилась на государственных делах.

Втайне при дворе Зубова все ненавидели. Но благоволение Екатерины к своему фавориту с годами только усиливалось, и она не переставала осыпать своего любимца почестями. 3 февраля 1790 г. ему пожалован был орден св. Анны, 8 сентября того же года — св. Александра Невского, в июле 1790 г. он получил прусские ордена Черного и Красного Орлов, и польские Белого Орла и Станислава. Далее, не прошло со дня смерти Потемкина и трех недель, как З. был назначен шефом Кавалергардского корпуса (21 октября 1791 г.) и вслед за тем 12 марта 1792 г. произведен в генерал-поручики и пожалован в генерал-адъютанты.

При всем своем самомнении З., при жизни Потемкина, не рисковал противоречить его мнениям, зная, что с ними обыкновенно соглашалась императрица. Но после кончины Потемкина он почувствовал прилив необычайной уверенности в своих силах, тем более, что сама Екатерина верила в его способности, да и других старалась убедить в том же. Голос З. в совете Екатерины приобрел решающее значение. Не обладая ни государственным опытом, ни умом, он, тем не менее, а, может быть, именно поэтому, смело начертал план как внешней, так и внутренней политики России. Тесный дружеский союз со Швецией и Пруссией, покровительство французской королевской фамилии и эмигрантам, угрожающая позиция по отношению к Англии — вот в существенных чертах политическая мудрость системы Зубова. Внутри государства — преследование малейших намеков на вольнодумство, перлюстрации, шпионство, доносы — надежнейшие средства, по его мнению, для охраны внутреннего спокойствия и благоденствия России. Легкомыслие, с которым З. относился к самым сложным политическим вопросам, и его нелепые фантастические проекты вызывали только насмешку в даровитых дипломатах того времени, каковыми были у нас гр. А. А. Безбородко, гр. С. Р. Воронцов и Н. П. Румянцев. В это время З. "слывет за главного деятеля во всех делах и дает чувствовать свое всемогущество самым возмутительным образом". Значение З. все возрастает. Отправляясь в Яссы для заключения мира, гр. Безбородко предложил на свое место, на время отсутствия, Трощинского. Однако, когда Безбородко потом вернулся в Петербург, он, хотя и был награжден большими милостями, тем не менее должен был, по желанию императрицы, свое президентское кресло в коллегии иностранных дел уступить Зубову. Все руководство внешней политикой и сношениями России с иностранными дворами перешло в руки З. Таким образом высшее направление всей политики государства поставлено было в зависимость от молодого человека 24-х лет с большими претензиями и ничтожным умом. Безбородко писал: "я — золотарь; я очищаю, что пакостит Зубов".

В сентябре 1792 г. положение фаворита сильно поколебалось, опять благодаря лихоимству отца. Некто Ярославов, отданный под суд за взяточничество, купил покровительство Зубова-отца и был оправдан. Но дело открылось. Императрица сильно разгневалась. После этого случая многие дела перешли опять в руки гр. Безбородко, между прочим и портфель с делами Польскими. Но тревоги внешней политики, вызванные французской революцией, отвлекали внимание императрицы от придворных неурядиц, и Зубову удалось вернуть благосклонность Екатерины. Он вскоре вновь был осыпан почестями и наградами: 27 января 1793 г., благодаря хлопотам в Вене, З. с отцом и тремя братьями возведен был в графы Священной Римской империи, 23 июля награжден портретом императрицы и орденом св. Андрея Первозванного, через день, 25 июля, сделан Екатеринославским и Таврическим генерал-губернатором, а 19 октября произведен в генерал-фельдцейхмейстеры.

Зубов вполне разделял негодование Екатерины по поводу сентябрьских убийств во Франции и сочувствовал эмигрантам. Он оказывал им свое покровительство при дворе, за что принц де Линь патетически восхвалял З., равно как и его брата, в своих письмах к императрице: "Имя Платона, как мне думается, приносит счастье, и божественный Платон, быть может, крестный отец того, с которым я желал бы иметь счастье познакомиться, с тех пор, как мне так много наговорил о нем мой любезнейший, прекраснейший посланник от моего русского отечества в мое отечество австрийское; хотя посланник очень благоразумный и умеренный человек, однако ж сказал, что ручается мне за мою к нему привязанность, если я его увижу". Неумеренное рвение З. в стремлении оказать повсюду поддержку французским эмигрантам, особенно членам королевской семьи, обнаружило его полнейшее невежество в понимании элементарных требований дипломатических сношений. Таково, например, было дело с поездкой гр. д'Артуа в Англию. Поездка эта была организована под ближайшим руководством З., между тем, когда гр. д'Артуа прибыл в Англию, оказалось, что ехать туда он не мог из-за своих долгов, за которые его посадили бы в тюрьму, ибо по законам Англии всякий должник, за исключением короля и членов парламента, может быть подвергнут тюремному заключению, если долг не менее 10 фунтов стерлингов не был уплачен в срок. То же грозило и гр. д'Артуа, сумма долгов которого колебалась между 10—20 млн. ливров. С. Р. Воронцов, наш посол в Англии, вместе с французским послом отправились в Гулль на свидание с гр. д'Артуа, который находился на русском фрегате, стоявшем на рейде, и объяснили ему невозможность его высадки. Тогда обнаружилось, что З. с полной самонадеянностью уверял принца, что "все возражения Вашего Высочества будут отстранены; Англия почтет за честь принять вас, она сделает все, что ни пожелает императрица, и у нас есть посланник, который сумеет побудить министерство сделать все вам угодное". Покоряясь обстоятельствам, французский принц вынужден был от берегов Англии отплыть в Германию. Досадуя на крайнюю бестактность З., Воронцов писал: "вот каким образом этот молодой фаворит, пред которым все покорствовало в России, воображал управлять всей Европою". З. чрезвычайно озлобился на Воронцова, приписав неудачный исход этой поездки не своей собственной вине, а бездеятельности Воронцова. Дипломатические промахи З. совершал неоднократно. Случалось, что З. посылал важные секретные бумаги по почте, изумляясь потом, почему они всем становятся известны. Некий Инглис, отличный литейщик орудий, принятый на службу Зубовым, предложил тайно сманить из Англии нескольких опытных мастеров и вывезти необходимые инструменты — и то и другое было воспрещено актом парламента. З. совершенно открыто по почте написал обо всем Воронцову, от имени императрицы повелевая пригласить мастеров и посодействовать Инглису, который сам приедет приобрести инструменты. Воронцов в шифрованном ответе ясно дал понять Зубову, что тот своим предложением компрометирует не только своего русского посла, но и весь "двор" (т. е. императрицу) и что путем перлюстрации писем английское правительство несомненно уже узнало первым о возлагаемом на него, Воронцова, поручении и, конечно, примет меры. Чрезвычайно уязвленный преподанным ему уроком, З. стал всюду рассказывать, что Воронцов интересами России пренебрегает в угоду интересам Англии, и не упускал случая отплатить Воронцову оскорблениями.

Впрочем, отношение З. и к другим видным деятелям той эпохи едва ли было лучшим, чем к Воронцову. Так, гр. Безбородко вынужден был из-за З. устраниться от дел. Это дало императрице повод пожаловаться, что от нее устраняются, "не хотят ей пособлять". В своем высокомерии З. пытался даже к самому Суворову относиться свысока. Когда Суворов находился в Новороссийском крае, назначенный начальником расположенных там войск, З. в качестве генерал-губернатора Новороссийского края (1793 г.) считал себя начальником Суворова; он начал писать Суворову, как своему подчиненному, причем, по отзывам последнего, только смешил его своими распоряжениями. Когда же З. сделал попытку взять слишком начальнический тон, старик Суворов ответил зазнавшемуся фавориту: "Ко мне — штиль ваш рескриптный, указный, повелительный, употребляемый в аттеставаниях?.. не хорошо, сударь!". В одном из писем Суворов писал о Зубове, что это "добрый человек", "как будто из унтер-офицеров гвардии; знает намеку и загадку и украшается как угодно-с, что называется в общенародье лукавым, хотя царя в голове не имеет". Когда фаворит в качестве начальника Черноморского флота (19 июля 1796 г.) был поставлен в положение, не зависимое от адмиралтейств-коллегии, Суворов писал, что Зубову пожаловали "шпагу и скоро при президентстве получит кейзер-флаг Черноморских флотов, кои в своем правлении изгноил и людей выморил". Когда дочь Суворова, гр. Наталья Александровна ("Суворочка") осенью 1794 г. вышла замуж за гр. Николая Зубова, Суворов оказался в свойстве с семьею Зубовых. Платон З., полагаясь на это родство, позволил себе однажды (15 декабря 1795 г.) принять Суворова в Зимнем дворце по-домашнему, в сюртуке. Тогда Суворов принял фаворита в одном нижнем белье, когда тот явился с ответным визитом. Значение Зубовых, благодаря родству с Суворовым, значительно усилилось, но и они, со своей стороны, оказывались для Суворова надежной опорой при дворе. Следующий случай, относящийся к первой половине 1795 г., подтверждает это. На пути из Белоруссии в Петербург Суворов услышал одно чрезвычайно неприятное для него известие. Заметно огорченный, он тотчас же написал два письма, одно князю Зубову, другое своему зятю гр. Н. А. Зубову, и поручил как можно скорее доставить по адресу, причем просил словесно передать Зубовым, что "если слухи справедливы, то для него и собственная пуля не страшнее неприятельской". Внезапные депеши встревожили Зубовых, но тревога Суворова оказалась напрасной, о чем он и был извещен. Тем не менее, несмотря на родственные отношения, Суворов считал Платона З. "негодяем" и "болваном", о чем не боялся заявлять открыто, но это был едва ли не единственный человек, осмеливавшийся оказывать неуважение фавориту. Остальные раболепствовали и пресмыкались.

По отзывам современников, З., обладая большой памятью, нередко выдавал вычитанные из книг мысли за свои собственные, чем иногда производил впечатление умного даже и на не наивных людей. Растопчин считал его бездарностью и указывал, что только "память" заменяет Зубову "здравомыслие"; "его болтовня то умная, то таинственная, и технические слова придают ему вес и значение. Он скромен или, вернее, скрытен, боится связей и окружен шушерой". Храповицкий наделяет его эпитетом "дуралеюшка Зубов". Суворов считал его "болваном". З. охотно развлекался детской игрой — пускал бумажных змеев с царскосельских башен, целые часы проводил в забавах с обезьяной и т. д. Однажды, забавляясь охотою, З. со своею свитою расположился на дороге, ведущей из Петербурга в Царское Село. Вельможи, ехавшие ко двору, курьеры, почта, все кареты и крестьянские телеги были остановлены; целый час никто не смел проехать, пока молодой человек не заблагорассудил оставить дорогу: он на ней выжидал зайца. Ограниченный в умственном отношении, З. и нравственный облик имел довольно непривлекательный. Он заискивал перед всеми, даже перед камердинером Захаром, пока не укрепился в роли фаворита. Тогда он сбросил личину и стал "дерзким до наглости, спесивым до чванства", властолюбивым и высокомерным человеком. Своей оскорбительной манерой обращения З. переходил иногда всякие границы дозволенного. Однажды на обеде в Зимнем дворце присутствовал цесаревич Павел Петрович с семейством. Желая вовлечь его в общий разговор, Екатерина спросила, с чьим мнением великий князь согласен по вопросу, о котором шла речь. "С мнением графа Платона Александровича", — любезно отвечал цесаревич. "Разве я сказал какую-нибудь глупость?" — нагло отозвался фаворит. Всем обязанный Салтыкову, он отплатил ему черной неблагодарностью, вынудив своего благодетеля оставить место президента военной коллегии, которое захотел занять сам.

Генерал-лейтенант Голенищев-Кутузов, будущий герой Отечественной войны, приходил к Зубову за час до его пробуждения, чтобы особенным образом варить для него кофе, который потом и относил фавориту, на виду у множества посетителей. Генерал П. И. Мелиссино, получив от З. Владимирскую ленту, целовал у него руку. Цесаревич Павел принужден был считаться с бывшим ничтожным гвардейским офицериком, который когда-то вымаливал у него прощение за то, что обидел одну из собак цесаревича. В числе других усердно угождал Зубову и даже обращался к нему за покровительством и великий князь Константин. Александр Павлович, называя за глаза З. "лакеем", тем не менее наружно поддерживал с ним самые любезные отношения. Присоединившись к общему хору льстецов, Державин воспел Зубова в стихотворении "К лире". Зубов однако не ценил отношения Державина; вместе с братом потешался над ним, не раз ставил поэта в унизительное положение, не уважая и не понимая его таланта. Высокие добродетели Зубова еще ранее воспел какой-то неизвестный автор — не то учитель французского языка в Обществе благородных девиц (Смольном монастыре), не то французский эмигрант. Эти хвалебные вирши были сочинены к новому 1790 году; воспитанницы Смольного монастыря их вышили на атласе и поднесли Зубову.

Весь этот фимиам лести заставил Зубова возомнить себя великим человеком. Почести и награды, которые не переставала жаловать ему Екатерина, только поддерживали в нем эту мысль. 1 января 1795 г. З. получил орден св. Владимира 1 степени; 18 августа ему пожалована была во вновь присоединенных польских областях Шавельская экономия с 13669 душами крестьян и с доходом в 100 тысяч руб.; за присоединение Курляндии он получил курляндский замок Руэнталь. К исходу того же года он был назначен шефом кадетского корпуса и награжден портретом императрицы, украшенным крупным солитером. Высокомерию Зубова в это время не было пределов. Недаром Ростопчин уподобляет его "мальчишке, осмеливающемуся представлять из себя Нерона, которому трепещущий сенат воскуряет фимиам". Во дворце, в покоях З. три комнаты были "достопримечательны": первая была всем доступна; во вторую могли входить только знатные особы и состоявшие при нем важные чиновники; третья комната составляла его кабинет и спальню, куда никто, кроме самых близких к нему людей, не имел доступа. Из нее по маленькой лестнице был ход во внутренние покои дворца. "Все ползало у ног З., он один стоял и потому считал себя великим — замечает Массон. У него далеко не было ни гения, ни честолюбия Орлова и Потемкина, хотя он, наконец, и совместил в своей особе более власти и значения, нежели эти два знаменитые любимца". Всем своим величием З. был обязан фавору у Екатерины. "По мере утраты государынею ее силы, деятельности, гения, — он приобретал могущество, богатства. Каждое утро многочисленные толпы льстецов осаждали его двери, наполняли прихожие и приемные. Старые генералы, вельможи не стыдились ласкать ничтожнейших его лакеев. Видали часто, как эти лакеи толчками разгоняли генералов и офицеров, коих толпа, теснясь у дверей, мешала их запереть. Развалясь в креслах, в самом непристойном неглиже, засунув мизинец в нос, с глазами, бесцельно устремленными в потолок, этот молодой человек, с лицом холодным и надутым, едва удостаивал обращать внимание на окружавших его. Он забавлялся дурачествами своей обезьяны, которая скакала по головам подлых льстецов, или разговаривал со своим шутом; а в это время старцы, под начальством у которых он служил сержантом: Долгорукие, Голицыны, Салтыковы и все, что было великаго и малодушного, ожидали, чтобы он низвел свои взоры, чтобы опять приникнуть к его стопам. Имя Екатерины звучало в его речах, как слова "трон", "алтарь" в царских манифестах... Из всех баловней счастья царствования Екатерины II ни один, кроме Зубова, не был так тщедушен и наружно и внутренне. Может быть, в нем и были какие-нибудь никому не ведомые достоинства, но он никогда не выказывал ни гения, ни добродетелей, ни страстей — кроме разве тщеславия и скупости, бывших его отличительными чертами". З. бесконтрольно распоряжался казенными деньгами, как своими собственными. Уверенный в расположении одряхлевшей императрицы, З. не побоялся давать поводы к ревности, то своими ночными прогулками (1793 г.), то явным ухаживанием (1794—1796) за великой княгиней Елизаветой Алексеевной, игнорируя неудовольствие облагодетельствовавшей его государыни; Растопчин по этому поводу занес в свои "Записки" следующие строки: "Двор очень занят охлаждением императрицы к Зубову. Кто-то из придворных шепнул ей нечто относительно безумной страсти фаворита... Она подметила некоторые взгляды, и произошла сцена. В течение нескольких дней были в ссоре; потом помирились; но она сорвала сердце на гр. Штакельберге-отце, подозревая, что он поверенный в этой истории, и так вымыла ему голову, что старый царедворец принужден был оставить дворец и отправиться в свои поместья по совету того же Зубова".

Неограниченное доверие Екатерины сделало З. главным вершителем всех дел. Без него не делалось решительно ничего. Он один значил — все. В его ведении находились дела польские и персидские, устройство губернии в Польше, герцогстве Курляндском, устройство Вознесенской губ. и Одесского порта, заведование всей дипломатической перепиской, составление нового устава для Сената, руководство заселением губерний Таврической и Вознесенской крестьянскими семействами из внутренних малоземельных губерний, водворение Черноморского войска на острове Тамани и пр. Однако близость к государственным делам не обогащала З. в умственном отношении, он не стал в них ни рассудительнее, ни дальновиднее. У него была страсть казаться деловым человеком, но когда у него спрашивали руководства или инструкций, он отвечал: "Сделайте, как прежде..." Трощинский, честный и прямой человек, считал Зубова "бельмом", вместо ока государева. Зубов сам почти ничего не делал. В событиях присоединения Курляндии, польских делах личность З. на втором плане. Неудачи ставились в упрек его сотрудникам, удачи приписывались ему. Иные, вроде Моркова, служили Зубову "для прикрытия его невежества". Ему приписывалось устройство в Бахмутском уезде Луганского литейного завода, между тем для устройства этого завода он ни разу не выезжал из Петербурга, основание завода было делом рук Гайскона, и проект был переведен с французского А. М. Грибовским. В круг своих сотрудников, кроме старых государственных деятелей, З. привлек и новых избранников, в выборе которых весьма красноречиво отразилась ничтожная личность Зубова. Это были: наглый проходимец из Рагузы Альтести, пасквилянт и вор, "шушера в полном смысле слова", хотя человек умный и владевший даром слова; сам З. его остерегался; затем автор "Записок об Екатерине Великой", А. M. Грибовский, кутила и мот, приводивший в соблазн весь город своими кутежами, но обладавший бойким пером, и, наконец, сын испанского кузнеца, И. М. Рибас, обманувший княжну Тараканову, расхищавший у русской казны более полумиллиона ежегодно при постройке Одесского порта, коварный лгун, которого Суворов заклеймил известным изречением: "его и Рибас не обманет".

В 1795 г., по почину З., были составлены и напечатаны новые штаты для одного запасного батальона гренадерского, мушкетерского, егерского и одного эскадрона карабинерного и легкоконного гусарского "с прибавкою амуничных вещей и на оные цен". За время заведования Зубовым разными военно-административными должностями дисциплина в войсках заметно пала. Офицеры и даже нижние чины занимались щегольством в ущерб служебным обязанностям. Вне службы гвардейские офицеры ходили в бархатных кафтанах, атласных камзолах, кружевных жабо и манжетах. Император Павел недаром в своих строгих приказах по гвардейскому корпусу упоминал имя Зубова, как синоним незнания правил службы и нерадения.

З. принимал также участие в переговорах об окончательном разделе Польши. Когда по этому случаю в Петербурге открылась конференция, З. был ее членом наряду с Остерманом, Безбородко, гр. Луи Кобенцелем и прусским посланником гр. фон Тауенцином. Последний, видя, что Австрия при состоявшемся между двумя императорскими дворами соглашении получила явный перевес над Пруссией, желал привлечь на свою сторону всесильного в то время Зубова и от имени короля Фридриха-Вильгельма предложил юному фавориту независимое владение из некоторых польских областей, которое должно было находиться между Россией и Пруссией. З. отклонил это заманчивое предложение и на заседаниях конференции настаивал на необходимости вознаградить Австрию, ввиду ее жертв в борьбе с французской республикой — Краковом или Сандомиром. По вопросу о Кракове Тауенцин, однако, упорно отказывался от всяких уступок. Кобенцель уклонялся от компромисса, ссылаясь на отсутствие полномочий по этому поводу. Зубов относительно Краковского и Сандомирского воеводств становился также на сторону Австрии, хотя в других вопросах готов был идти на уступки Пруссии. Дело едва не окончилось разрывом, и только собственноручное письмо Екатерины II к прусскому королю устранило возникшие недоразумения.

Желая прослыть великим политиком, З. представил фантастический и неудобоисполнимый проект, направленный против Турции. Согласно его плану, одна русская армия должна была занять важнейшие торговые пункты между Персией и Тибетом, для установления сношений с Индией, затем, обратившись в другую сторону, перерезать все пути к Константинополю; другая армия, под начальством Суворова, должна была через Балканы и Адрианополь подойти к турецкой столице, которую в это время русский флот под личным главенством Екатерины осадит с моря. К походу стали делать приготовления. Но Суворов отказался принять в нем участие; тогда вместо него назначили главнокомандующим Валериана Зубова.

С самого начала движение войск натолкнулось на чрезвычайные затруднения, показавшие все легкомыслие и опасность этого предприятия. Состояние наших финансов также не поощряло к осуществлению грандиозных завоевательных планов. Озабоченный изысканием необходимых денежных средств, З. представил обстоятельную, но бестолковую записку с изложением своего финансового проекта, полного противоречий и неприменимого на деле. Он предлагал удвоить стоимость ходячей медной монеты, посредством ее перечеканки, что, по его соображениям, должно было обогатить казну без всякого обременения народа. Необходимые для этого медные деньги должны были доставить на монетные дворы частные владельцы монеты. В то же время З. внушил Екатерине мысль ради успеха задуманного похода заключить брачный союз вел. княжны Александры Павловны с королем Густавом IV Адольфом.

Чем далее шло дело на театре военных действий, тем яснее становилась неосуществимость проекта З.: необходимы были миллионные траты и сотни тысяч войска. Сватовство Густава IV Адольфа также окончилось неудачно, что в значительной степени было вызвано бестактными действиями Зубова. В 1796 г. в качестве жениха Густаву Адольфу был оказан при русском дворе чрезвычайно почетный и любезный