Жуковский, Василий Андреевич

— знаменитый поэт.

?. ДЕТСТВО (1783—1797)

Год рождения Жуковского определяется его биографами различно. Однако, несмотря на свидетельства П. А. Плетнева и Я. К. Грота, указывающих на рождение Ж. в 1784 г., нужно считать, как и сам Ж. считает, годом его рождения 1783 г. С. П. Шевыревым и в "Истории русской словесности" Греча также 1783 г. обозначается годом рождения поэта; кроме того в метрической книге Белевского уезда, села Мишенского, хранящейся в архиве Тульской духовной консистории, записано, что Ж. родился 26 января 1783 г., а крещен 30. Таким образом год рождения поэта устанавливается официальными документами, но день до сих пор представляет предмет спора. В метрике, как мы видим, показано 26 января, сам же Ж. и его окружающие всегда утверждали, что он родился 29 января. Эту дату считают верной ряд биографов поэта — П. Загарин, К. К. Зейдлиц и другие.

Родина Ж. — село Мишенское, находящееся в трех верстах от уездного города Белева, в Тульской губернии. Отцом его был довольно состоятельный помещик Афанасий Иванович Бунин. Материал для обрисовки детства Ж. дают воспоминания его близкой родственницы, Анны Петровны Зонтаг, с которой, рос и воспитывался поэт. Эти воспоминания были написаны по следующему поводу. Когда наступало 50-летие литературной деятельности Ж. редактор "Москвитянина" М. П. Погодин просил A. П. Елагину, как близкую родственницу Ж., написать о нем воспоминания. Елагина отказалась и передала предложение М. П. Погодина своей сестре А. П Зонтаг, которая и прислала М. П. Погодину статью, напечатанную им в № 9 за 1849 г. "Москвитянина" под заглавием — "Несколько слов о детстве Ж". В 1852 г. после смерти поэта статья эта, значительно дополненная тем, что по разным соображениям в 1849 г. было выпущено, была вновь помещена в № 5 "Москвитянина". Более полные воспоминания А. П. Зонтаг были напечатаны по рукописи в "Русской Мысли", 1883, № 2. К. К. Зейдлиц отнесся к этим воспоминаниям осторожно, так как у него возникал вопрос, не "украшены ли они поэзией давнишних воспоминаний". Еще менее достоверным документом считает воспоминания А. II. Зонтаг профессор Н. С Тихонравов. Профессор B. И. Резанов в своем недавно вышедшем исследовании, представляющем последние итоги изучения Ж., берет под свою защиту воспоминания А. П. Зонтаг и доказывает, что они вовсе не так малодостоверны, как думал. H. C. Тихонравов. Конечно, трудно решить, соответствуют ли истине воспоминания А. П. Зонтаг во всех деталях, но нет оснований заподозрить ложность наиболее крупных фактов. В этих воспоминаниях, правда, много "поэтичности", но если мы освободим факты от субъективного освещения, от "поэтичности", то получим довольно ценный документ. На основании этих-то воспоминаний и приходится биографу главным образом обрисовывать детство Ж.

Афанасий Иванович Бунин был женат на Марии Григорьевне Безобразовой. У них было одиннадцать человек детей — мальчик и десять девочек. Из этих детей семеро умерли, остались четыре девочки: Евдокия, родившаяся в 1754 г., Наталья, родившаяся в 1756 г., Варвара, родившаяся в 1768 г. и Екатерина, родившаяся в 1770 г. Вскоре после рождения последней дочери на горизонте Мишенского появились две турчанки, родные сестры: Сальха и Фатима. О их появлении существует довольно правдоподобный рассказ. К 1770—1771 гг. относятся русские походы против турок. "Мещане города Белева и крестьяне помещичьи ездили за нашей армией маркитантами, — рассказывает К. К. Зейдлиц. — Один из крестьян села Мишенского также собрался в маркитанты: когда он пришел проститься со своим барином, старик Бунин шутя сказал ему: "Привези мне, братец, хорошенькую турчанку; видишь, жена моя совсем состарилась!" Покорный крестьянин серьезно понял эти слова и в самом деле привез барину двух турчанок, родных сестер, попавших в плен при взятии крепости Бендер". Турчанки поселились в доме Бунина. Фатима вскоре умерла. Сальха была определена няней малолетних детей Буниных: Варвары и Екатерины. Сальха была стройной, привлекательной, только что расцветшей молодой женщиной: ее муж был убит под стенами Бендер. Ко всему этому она была очень доброй и кроткой. В короткое время она вполне освоилась с новыми условиями жизни, крестилась, получив имя Елизаветы Дементьевны, выучилась хорошо говорить по-русски и даже читать. Перед экзотическими чарами турчанки Афанасий Иванович не мог устоять; она в свою очередь отвечала тем же чувством и охотно предоставила своему барину молодость и ласки. Связь Афанасия Ивановича с турчанкой скоро обнаружилась: явился плод любви — девочка. Жена Бунина встретила роман мужа весьма недоброжелательно, но воспрепятствовать связи мужа с турчанкой не могла. К этому времени Елизавета Дементьевна сделалась главной домоправительницей. Ей было отведено боковое строение, где и поселился Афанасий Иванович. Таким образом, произошел открытый разрыв между супругами. Получалось как бы два дома — большой и малый. Марья Григорьевна строго запретила своим дочерям посещать Елизавету Дементьевну, и она не имела права сообщаться с большим домом и являлась туда только для приказаний. Вслед за первой девочкой у Елизаветы Дементьевны родились еще двое, но все девочки жили очень недолго. 29 или 26 января 1783 г. она родила мальчика, который и был знаменитым поэтом. В доме Бунина жил его хороший приятель, Андрей Григорьевич Ж. Он согласился быть не только восприемником ребенка, но и дать ему имя и усыновить его. После рождения мальчика в отношениях Марии Григорьевны к мужу и Елизавете Дементьевне произошла перемена. Этому способствовали обстоятельства личной жизни Марии Григорьевны. К этому времени дочь Евдокия вышла замуж за Дмитрия Ивановича Альтова, Наталья за Николая Ивановича Вельяминова. Выйдя замуж, дочери уехали с мужьями. Евдокия Афанасьевна, отправившись в Кяхту, где муж ее служил в таможне и занимал пост директора ее, упросила мать отпустить к ней сестру Екатерину Афанасьевну. Таким образом, Мария Григорьевна, потрясенная изменой мужа, и чувствуя, что ее личное счастье кончено, осталась жить с одной только дочерью Варварой. Зажила ли личная рана Марии Григорьевны или любовь к недавно умершему в 1781 г. взрослому сыну, студенту Лейпцигского университета, повлияла на то, что Мария Григорьевна смягчилась, примирилась со своим положением, приняла близко к сердцу рождение ребенка и разрешила дочери своей Варваре Афанасьевне крестить его вместе с Ж. Ребенка принесли к Марии Григорьевне и крестили при ней. "С этого момента, — говорит К. К. Зейдлиц, — она безмолвно усыновила его в своей душе". После этого произошло соединение двух домов — большого и малого; две семьи стали жить опять вместе. Ребенок сделался предметом самых внимательных забот: к нему был приставлен целый штат няней, он пользовался всеобщей любовью. Мария Григорьевна полюбила его, как родного сына. Перемена отношений Марии Григорьевны, ее любовь к чужому ребенку сначала озадачили Елизавету Дементьевну: ее азиатская натура не могла понять, как может Мария Григорьевна относиться так к ней, Елизавете Дементьевне, первому, по ее понятию, своему врагу, как возможно полюбить ребенка своего врага! Но убедившись в искренности чувств Марии Григорьевны, Елизавета Дементьевна полюбила ее со всей силой азиатской натуры, привязалась так, как умеют привязываться лишь азиатки.

Таким образом, с самых ранних лет Ж. окружали заботы и любовь. Общество, в котором находился ребенок, было главным образом женское. В 1785 г. Варвара Афанасьевна вышла замуж за Петра Николаевича Юшкова и жила в Туле, и здесь у нее преждевременно родилась дочь. Мария Григорьевна взяла к себе это хилое недоразвитое дитя. Это была Анна Петровна, в замужестве Зонтаг. Кроме нее Мария Григорьевна взяла к себе ребенка своей умершей дочери Натальи Афанасьевны Вельяминовой: он был также девочкой. Вот с этими-то девочками и рос Ж.

В 1789 г., когда Ж. минуло шесть лет, к нему был приглашен гувернер-немец. Как и большинство гувернеров того времени, он не имел ничего общего с педагогией: он был по профессии портной. Вот что рассказывают биографы об этом "гувернере". "Он более занимался кузнечиками, — говорит П. Загарин, — нежели своим воспитанником. По непонятной страсти к этим насекомым, он тщательно собирал их, помещал в картонных и бумажных домиках, составлял из них хоры и наслаждался их голосами; ученика же своего за малейшую ошибку в чтении или незнании урока сек, бил линейкой по пальцам или ставил на горох на колени. Мальчик терпеливо переносил все это, не жалуясь на своего мучителя. Только благодаря слуге, рассказавшему об этих истязаниях, наконец, Якима Ивановича (т. е. учителя) отослали в Москву обратно. Несколько иначе говорит другой биограф поэта К. К. Зейдлиц: "Учитель почитал главными педагогическими средствами розги и другое наказание — ставить своего питомца голыми коленями на горох. Васенька, избалованный любимец всего дома, поднял страшный крик при первом же применении такого способа воспитания. Крестный отец и Мария Григорьевна не могли перенести подобной суровости обхождения. Якима Ивановича посадили в кибитку и отправили в Москву". Когда гувернер был изгнан, учить ребенка принялся его крестный отец, Андрей Григорьевич Жуковский, но учение шло туго, и ребенок делал очень слабые успехи. То же самое случилось и тогда, когда Бунин в 1790 г., переехав в Тулу, отдал ребенка в пансион Христофора Филипповича Роде. Он был довольно хорошим педагогом, и его пансион славился в то время. Но ребенок оказывался малоспособным, и все старания X. Ф. Роде не приводили ребенка к успехам в науках, несмотря даже на то, что ему был нанят хороший репетитор, Феофилакт Гаврилович Покровский. Бунин прожил только год в Туле: в марте 1791 г. он умер. А. И. Бунин завещал свое имение дочерям, а сыну и Елизавете Дементьевне он не оставил ничего, но поручил их жене своей, сделав ее пожизненной владетельницей имений. Здесь уместно отметить характерный штрих для обрисовки личности М. Г. Буниной: она свято выполнила волю мужа и до конца дней заботилась о В. А. Ж. и Елизавете Дементьевне. Учение ребенка шло малоуспешно, на что много оказывало влияния то обстоятельство, что семья Буниных постоянно перемещалась из деревни в Тулу, из Тулы в деревню, нисколько не сообразуясь с учебными занятиями. Скоро М. Г Бунина сознала, что постоянные переезды из Тулы в деревню и обратно плохо сказываются на школьных успехах ребенка и что пора более серьезно подумать о его образовании. Как мы уже отметили, дочь Марии Григорьевны Буниной, Варвара Афанасьевна,. вышедшая замуж за Петра Николаевича Юшкова, постоянно жила в Туле, где служил ее муж. Мария Григорьевна решила поселиться в деревне и ребенка оставить у Юшковых. Так как в 1793 г. пансион Роде прекратил свою деятельность, то Ж. отдали в Главное народное училище, представлявшее собою в то время тип будущей гимназии.

Обращаясь к характеристике дома Юшковых, мы прежде всего видим, что общество, окружавшее Ж., составляли по-прежнему женщины всех возрастов, начиная с маленьких девочек, кончая взрослыми девицами лет по 17. Всех женщин было 15, и только один мальчик. Атмосферу, царившую в доме Юшковых, К. К. Зейдлиц, хорошо знавший этот дом, характеризует так: "В доме Юшковых собирались все обыватели города и окрестностей, имевшие притязания на высшую образованность. Варвара Афанасьевна была женщина по природе очень изящная, с необыкновенным дарованием к музыке. Она устроила у себя литературные вечера, где новейшие произведения школы Карамзина и Дмитриева, тотчас же после появления своего в свет, делались предметом чтения и суждений. Романами русская словесность не могла в то время похвалиться. Потребность в произведениях этого рода удовлетворялась лишь сочинениями французскими. Романсы Нелидинского повторялись с восторгом. Музыкальные вечера у Юшковых превращались в концерты; Варвара Афанасьевна занималась даже управлением тульского театра.

Такая обстановка рано пробудила в ребенке литературные интересы, которые всецело его поглотили в то время. В своем дневнике за 1806 г. Ж. набрасывает схему автобиографии, в которой между прочим мы находим: "Учение у Роде. Первые сочинения...". Таким образом первые литературные опыты Ж. относятся к самому раннему детству, когда ему не было 10 лет. В той же схеме для автобиографии мы читаем далее: "Выход из Родева пансиона. Отъезд в Мишенское... Отъезд в Тулу... Учение в училище... Сочинения... выход из училища...".

Зимой 1795 г., когда Ж. шел 12 год, он написал целую трагедию: "Камилл, или Освобождение Рима" и поставил ее на сцене. Он был сам режиссером, сам устроил театр, приготовил костюмы и руководил представлением. Тут, конечно, сказалось влияние Варвары Афанасьевны Юшковой, которая, как мы уже знаем, была большой любительницей театра и руководила им в Туле. О трагедии и представлении ее мы имеем сведения в воспоминаниях А. П. Зонтаг, которая сама принимала в нем участие. Роль Камилла выполнял сам Ж., консула Люция Мнестора — Анна Петровна Зонтаг, вестника Лентула — Евдокия Петровна Елагина, остальные дети были сенаторами. "О сюжете трагедии говорить нечего, — рассказывает А. П. Зонтаг, — и я не очень помню ее ход, но памятно мне только, что я сидела в большом курульном кресле, на президентском месте, окруженная сенаторами, сидевшими на стульях... Сцена была устроена в зале; вместо кулис была поставлена ширма и стулья. Я, консул Люций Мнестор, сказала какую-то речь сенаторам о жалком состоянии Рима и о необходимости заплатить Бренну дань; но, прежде чем почтенные сенаторы успели промолвить свое мнение, влетел Камилл с обнаженным мечом и в гневе объявил, что не соглашается ни на какие постыдные условия и сейчас идет сражаться с галлами, обещая прогнать их... Тотчас по его уходе явился вестник Лентул с известием, что галлы разбиты и бегут. Не успели мы, отцы Рима, изъявить своего восторга, как вбежал победитель и красноречиво описал нам свое торжество...". Трагедия заканчивается появлением смертельно раненой ардейской царицы Олимпии, которая способствовала победе римлян. Олимпия умирает на сцене.

Говоря о детской трагедии Ж., очень важно остановиться на вопросе, каков был ее источник. Разрешить этот вопрос вполне категорично весьма трудно.

Сам Ж. не указал этого источника. Сведения о репертуаре тульского театра, которым руководила В. А. Юшкова и который, вполне вероятно, посещал Ж., могли бы открыть источник, так как можно предположить, что ребенок написал трагедию под влиянием и по примеру виденной в театре, — но познакомиться с этим репертуаром едва ли есть надежда, так как архива театра не сохранилось. Этот сложный вопрос об источнике детской трагедии Ж. и ранних на него литературных влияний рассматривает новейший исследователь биографии Ж., профессор В. И Резанов. Хотя ему не удалось определенно решить этот вопрос, но тем не менее исследователь сделал ряд довольно удачных и заслуживающих внимания догадок. Проф. Резанов указывает, что в основе этой трагедии лежит легенда о Камилле, который, по преданию, спас Рим во время нашествия галлов, при помощи жителей Ардеи, которая была древней столицей рутулов. Что же касается источника, из которого сделалась известна легенда Ж., то проф. Резанов делает догадку, что не из плутарховской ли биографии Камилла, с которой Ж. мог познакомиться, как по-французски (например "Oeuvres de Plutarque traduites du grec par Jacques Amyot", Paris, 1784), так и в русском переводе Глебова ("Жития славных в древности мужей, писанные Плутархом". Перевод с французского, 2 ч., СПб., 1765). Проф. Резанов высказывает еще одно заслуживающее также внимания предположение."Но повлияли ли на выбор Ж. сюжета — говорит исследователь — и не доставили ли ему отчасти материал сцены "Публий Сципион после сражения при Каннах" Мейснера, напечатанные в журнале "Приятное и полезное препровождение времени" за 1795 г. ч. 5-я. Мейснер (Август Готлиб, 1753—1807), как известно, был автором драм, в которых он отчасти подражает французам. В его сценах "Публий Сципион" взят момент, аналогичный "Камиллу": Рим после поражения, нанесенного при Каннах римскому войску Ганнибалом; первая сцена открывается совещанием военных трибунов и офицеров: речь идет о тяжких обстоятельствах, постигших Рим; Лентул рассказывает о подробностях битвы. Военный трибун Публий Сципион обращается к окружающим с горячим призывом спасать отечество; читаем между прочим следующее:

Сципион. ... Называйте Канны Аллией, именуйте Ганнибала Бренном! Пусть он свирепствует до стен римских, до гробов галльских; ну разве нет у отечества нашего Камиллов? Разве мы не внуки оных героев? Не равны с ними в мужестве, добродетели и патриотизме?

Все. Равны, равны!

Один голос. Будь ты Камиллом.

Все. Будь нашим Камиллом! Повелевай! Предписывай! Веди нас куда тебе угодно! ...

Это место и могло обратить внимание Ж. на Камилла и побудить обработать легенду о нем в подражание пьесам, виденным на сцене тульского театра. Пылкие речи Сципиона очень удобно могли быть перефразированы Ж. и вложены в уста Камилла".

По словам А. П. Зонтаг, "Камилл" прошел на сцене домашнего театра с большим успехом. Это ободрило маленького трагика, и вскоре он уже написал другую пьесу: "Г-жа де ла Тур", заимствовав одержание из пользующейся тогда большим успехом сентиментально-идиллической повести Бернарда де Сен-Пьера — "Павел и Виргиния". Пьеса была поставлена на домашней сцене, но, по словам А. П. Зонтаг, не имела успеха, что сильно подействовало на юного драматурга. "Первая литературная неудача — говорит К. К. Зейдлиц — подействовала на Ж. решительно. Он сохранил долго после того какую-то робость и не спешил предавать свои сочинения гласности, представляя их наперед на строгое обсуждение избранному кругу своих подруг и друзей".

Таким образом, мы видим, что атмосфера, царившая в доме Юшковых, оказала сильное влияние на ребенка: он горячо увлекся литературой и театром, пренебрегая классным учением. Кроме двух пьес Ж., по словам А. П Зонтаг, написал ряд мелких произведений. Конечно, при таких условиях учение мальчика в народном училище не могло быть успешно, и он скоро был удален из него "по неспособности".

Главным наставником Тульского народного училища в эпоху пребывания в нем Жуковского, был Феофилакт Гаврилович Покровский, который был домашним учителем Юшковых и репетировал Жуковского, когда он учился в пансионе Роде. По выходе Жуковского из училища Ф. Г. Покровский продолжал учить его дома, но учение по-прежнему шло очень плохо.

Так как Покровский был долгое время наставником Жуковского и оказывал на него влияние, то биограф поэта обязан выяснить, что представлял собою Покровский, чтобы сделалось ясно, под каким воздействием слагался нравственный и интеллектуальный облик поэта. Особенно важно выяснить этот вопрос еще потому, что Покровский был деятельным членом кружка Юшковой, влиял на направление происходящих в доме литературных вечеров, оказавших, как мы видели, громадное влияние на Жуковского. Две наиболее обстоятельные биографии Жуковского — П. Загарина и К. К. Зейдлица — затронули этот вопрос мимоходом. Характеристика Покровского, сделанная Загариным, ограничилась лишь замечанием, что Покровский был "образованным человеком своего времени". Очень мало говорит о нем и К. К. Зейдлиц. Один только Н. С. Тихонравов понял необходимость обратить самое серьезное внимание на личность Ф. Г. Покровского. В своей известной рецензии на книгу П. Загарина, указывая, как на один из крупных недостатков его книги, то, что он прошел мимо личности Ф. Г. Покровского, Н. С Тихонравов дает обстоятельную характеристику Ф. Г. Покровского. Н. С Тихонравов ознакомился с формулярным списком педагога, хранящимся в архиве Московского Университета, и изучил его литературные труды, которые печатались в журнале "Приятное и полезное препровождение времени", под псевдонимом "Философ горы Алаунской, живущий при подошве горы Утлы". Это был типичный гуманист XVIII века, солидно по тому времени образованный. Основой всей жизни он считал нравственность; умственное развитие имеет ценность лишь тогда, когда она связана с нравственностью. Природа — лучшая воспитательница человека: ничто не может сравниться с тем счастьем, которое дает природа, жизнь на ее лоне — вот идеал Покровского. Города, на его взгляд, — тюрьмы: они уродуют нравственный мир человека. Ф Г. Покровский, держась просвещенных воззрений, влияя в этом направлении на своего ученика, крайне отрицательно относился к крепостному праву.

Мы уже сказали, что занятия Жуковского по выходе из училища, несмотря на то, что их вел опытный педагог, каким был Покровский, шли очень плохо. Единственно в чем он преуспевал, был французский язык, немецкий ему не давался. Со дня рождения Жуковский, как это практиковалось в то время, был записан в армию. П. Загарин указывает, что Жуковский был записан в Нарвский пехотный полк, в котором служил его отец и который стоял в Кексгольме. А. П. Дитмар в биографии Жуковского, одобренной сыном поэта, говорит, что при рождении Жуковский был записан в гусарский полк, в 1789 году произведен в прапорщики и назначен номинально младшим адъютантом к генералу Кречетникову, но по каким-то обстоятельствам ребенок был "уволен в отставку по прошению и без награждения чином". В 1795 г. майор Дмитрий Гаврилович Посников предложил свезти Жуковского в Кексгольм в Нарвский полк (К. К. Зейдлиц называет Рязанский). М. Г. Бунина выразила согласие, и Жуковский был снаряжен в путь. О жизни поэта в Кексгольме дают сведения его письма к матери, довольно интересные для характеристики Жуковского и отношений его к матери. Судя по письмам, Жуковский в Кексгольме не занимался ничем серьезно. Вот перечисление занятий Жуковского на основании разных его писем: "Я со многими офицерами свел знакомство и много обязан их ласками. Всякую субботу я смотрю развод, за которым следую в крепость... Еще скажу вам, что я перевожу с немецкого и учусь ружьем...", "Недавно у нас был граф Суворов, которого встречали пушечной пальбой со всех бастионов крепости. Сегодня у нас маскарад и я также пойду, ежели позволит Дмитрий Гаврилович (т. е. Посников)...", "У нас здесь, правду сказать, очень весело: в Крещенье был у нас Иордан, куда ходили с образами, и была пушечная пальба и солдаты палили из ружей". Вот те немногие факты из жизни Жуковского в Кексгольме, которые отмечаются им в письмах к матери. В Кексгольме Жуковский попал в совершенно новую среду: из общества девочек он попал сразу в компанию холостых офицеров. Такая резкая перемена могла сказаться на Жуковском, но не сказалась: он остался таким же чистым и целомудренным ребенком, как и был раньше. Что же касается отношения к матери, то, судя по письмам, Жуковский очень любил ее. К. К. Зейдлиц говорит, что Жуковский прожил в Кексгольме несколько недель, Загарин утверждает, что "не менее двух месяцев". Второй биограф вернее определил время пребывания Жуковского в Кексгольме: из сохранившихся писем к матери первое помечено 20 ноябрем, второе — 20 декабрем и третье относится к началу января 1796 года. Вступивший на престол в 1796 году Павел I запретил зачислять в армию номинально детей, но еще ранее Жуковский вместе с Посниковым вернулся в Тулу. Касаясь 1796 года, биограф не может не остановиться на следующем факте. Некоторые относят к этому году появление Жуковского в печати. "В 1796 году, — говорит H. И. Греч, — И. И. Мартынов издавал в Санкт-Петербурге журнал "Муза", в котором ... между прочим напечатаны прекрасные стихи двенадцатилетнего поэта на рождение ныне благополучно царствующего Государя: этот отрок поэт был Жуковский". Н. И. Греч указывает здесь на следующие "Стихи на случай рождения Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Павловича", подписанные буквами В. P.:

Грозам ли.древо всколебать,

Корнями в Норде укрепленно?

Для вечных отраслей рождено —

Дерзнуть ли громы устрашать.

К этим стихам редакция сделала такое примечание: "Сочинитель сей аллегории маленький крошечный стихотворец. Какой луч надежды блестит на заре его?". Н. С. Тихонравов и А. Н. Неустроев также категорически считают это стихотворение написанным Жуковским. П. А Ефремов в редактируемом им издании сочинений Жуковского поместил это стихотворение лишь как приписываемое Жуковскому, удивляясь, что он никогда не вспоминал об этом стихотворении. Новейший исследователь биографии Жуковского, проф. Резанов, также с осторожностью отнесся к этому стихотворению. "По тону, стилю, по от звуку нашей громкозвучной лирики ХV?II в. четверостишие, — говорит исследователь, — пожалуй, похоже на строфы торжественных од юноши Жуковского, но это еще слабое основание для того, чтобы можно было приписывать ему четверостишие категорически, с уверенностью". Таким образом, вопрос остается открытым, но во всяком случае, на наш взгляд, нельзя так категорически приписывать стихотворение Жуковскому, как это сделали Н. И. Греч, Н. С. Тихонравов и А. Н Неустроев. Гораздо осторожнее поступили П. А. Ефремов и проф. Резанов.

В Туле Жуковскому пришлось жить недолго: в январе 1797 года Мария Григорьевна отвезла Жуковского в Москву и определила в Университетский благородный пансион. С этого времени начинается новый период его жизни.

Закончив обрисовку первого периода жизни Жуковского, подведем итоги, ответим на вопрос, какое оказала влияние окружающая в детстве обстановка на формирование нравственного и интеллектуального облика нашего поэта.

По вопросу о том, была ли окружающая Жуковского в детстве обстановка благоприятной в каком либо отношении или нет, и каково было детство поэта — светлым или темным, — исследователи распадаются на две группы. Одна склоняется к положительному, другая к отрицательному ответу. По мнению П. Загарина, если ребенок иногда и чувствовал свое особое положение, то это покрывалось любовью, которой пользовался он у всех. По мнению биографа, детство Жуковского было в общем светлым и счастливым. В. В. Огарков разделяет этот взгляд, отмечая, что, несмотря на особое положение ребенка в семье, его детство было светлым и счастливым. Приводя примеры того, что детство оставило в Жуковском прекрасные воспоминания, А. Д. Алферов говорит: "Но несмотря на эти справедливые воспоминания самого Жуковского, нельзя не указать, что в этом счастливом на вид детстве были и свои терны: мальчик, по незаконности своего происхождения, едва ли во всем мог быть сравнен с остальными членами семьи. Он жил одно время с Андреем Григорьевичем, которого считал своим отцом, на "чердачке флигеля" и, может быть, уже в это время начинал чувствовать то зависимое положение, которое занимала его мать". Замечая далее, что в душу ребенка могли закрадываться мучительные мысли о происхождении, о положении его матери, А. Д. Алферов говорит: "но трудно думать, чтобы они не ослаблялись обстановкой дружбы и баловства". Наряду с такими отзывами биографов о детстве Жуковского, мы встречаем противоположные. Говоря много о хороших качествах лиц, окружающих ребенка, о том, что его все очень любили и баловали, К. К. Зейдлиц, однако, замечает: "положение его в свете, и отношения к семейству Буниных тяжело ложились на его душу... Мария Григорьевна любила его, как собственного сына, а девицам Юшковым и Вельяминовым он был самый дорогой брат. Но родная его мать — как она ни была любима своею госпожою — все же должна была стоя выслушивать приказания господ и не могла почитать себя равноправной с прочими членами семейства". Рассказывая о детстве Жуковского, профессор Н. Н. Булич замечает: "Он рано должен был почувствовать горечь своего положения". "Нет сомнения, — говорит профессор П. А. Висковатый, — что несмотря на окружающую ласку семейства Буниных, чувствительный мальчик ощущал ложность положения". Проф. Н. С. Тихонравов полагает также, что положение ребенка чувствовалось им и делало его детство вовсе не таким радостным, как думает П. Загарин. Наконец, академик А. Н Веселовский прямо считает, что печальное настроение поэта имело источник в семейной обстановке. "Отрочество протекло нерадостно для чувствительного мальчика, — говорит А. Н. Веселовский. — Отца своего, Бунина, он видел, но не знал; отношения к нему М. Г Буниной были, по-видимому, прекрасные, но прекратились рано. Еκатерина Афанасьевна Протасова, которую он звал "матушкой", приходилась ему сводной сестрой; настоящая мать, крещеная турчанка Сальха, являлась в семье в неопределенном положении полубарыни: ее письма к сыну говорили о "благодетелях". Это его смущало. Его не отделяли от других детей, окружали теми же попечениями и лаской, он был как свой, но чувствовал, что не свой; он жаждал родственных симпатий, семьи, любви, дружбы и не находил; ему казалось, что не находил. Это настраивало его печально".

Познакомившись со взглядами биографов на детство Жуковского, посмотрим, что говорил он сам о своем детстве. Иногда он хорошо отзывался о нем. Так, например, он говорит:

... Поля, холмы родные,

Родного неба милый свет,

Знакомые потоки,

Златые игры первых лет

И первых лет уроки, —

Что вашу прелесть заменит?

В одном из стихотворений 1816 года мы находим:

О, родина, все дни твои прекрасны.

Где бы ни был я, но все с тобой душой...

Но наряду с такими воспоминаниями мы встречаем отзывы и другого характера. "Вот мне тридцать лет, — пишет Жуковский в своем дневнике 25—26 февраля 1814 года, — а то, что называется истинною жизнью, мне еще незнакомо. Я не успел быть сыном моей матери — в то время, когда начал чувствовать счастье сыновнего достоинства: она меня оставила; я думал отдать права ее другой матери, но эта другая дала мне угол в своем доме, а отделена была от меня вечным подозрением; семейственного счастья для меня не было; всякое чувство надобно было стеснять в глубине души; несмотря на некоторые признаки дружбы я сомневался часто, существует ли эта дружба, и всегда оставался в нерешительности, чрезмерно тягостной; сказать себе: дружбы нет, я не мог решительно, этому противилось мое сердце; сказать себе, что она есть, этому многое, слишком многое противилось". В одном стихотворении поэт восклицает:

К младенчеству ль душа прискорбная летит,

Считаю ль радости минувшего?.. Как мало!

Таким образом, вопрос о том, каково было влияние обстановки детства на поэта, не выясняется, если мы даже и обратимся и к его собственным произведениям.

Обратимся к характеристике среды, в которой рос ребенок, и лиц, с которыми он соприкасался. Что дает она в наше распоряжение?

По словам знавших отца Жуковского, Бунина, он был слабохарактерная, увлекающаяся натура; по отзыву К. К. Зейдлица, он был "честнейший, благороднейший и весьма деятельный человек". Мария Григорьевна Бунина, по отзывам лиц, ее знавших, "соединяла с редкой добротой души и кротостью необыкновенный ум... Была женщина значительной для своего века образованности и читала все, что печаталось на русском языке". Крестный отец поэта, Андрей Григорьевич Жуковский, был мягким человеком, имел поэтическую душу и очень любил музыку. К своему приемному сыну он был очень привязан. Мать поэта была натура страстная, живая, поэтичная, как все южанки. Она страстно любила своего сына. Любящие люди окружали Жуковского и тогда, когда он жил у Юшковой в Туле.

Таким образом, среду, окружающую поэта в детстве, далеко нельзя признать столь неблагоприятной, как это выставляют некоторые биографы и казалось иногда самому Жуковскому. Если и можно допустить, что иногда Жуковский чувствовал свое особое положение, то трудно допустить, чтобы это сознание было слишком остро, оказывало решительное влияние на развитие печальных чувств поэта: он слишком был мал для того, чтобы ясно сознавать особенность своего положения. Без сомнения, общая любовь, ласки, что отмечают все биографы, покрывали собою те сомнения, если они и возникали у Жуковского, о своем положении и чувство особенности этого положения. Если, таким образом, окружающую Жуковского в детстве обстановку нельзя признать неблагоприятной в полном смысле слова, то в чем выразилось влияние ее на формирование душевного облика поэта, на направление его симпатий и взглядов, каковы же были воздействия, влиявшие на поэта?

Биографы устанавливают факт всеобщей любви и баловства ребенка. Вот первое воздействие. Вторым было воздействие природы. Село Мишенское окружала прекрасная живописная природа. Она была настолько поэтична, что ее воспевали даже поэты. Например, князь И. М. Долгорукий воспевает природу Мишенского в одном из своих стихотворений. Наконец, третьим воздействием было влияние женского общества. Мы отметили три главных воздействия на поэта до его переселения в дом Юшковых. Во второй период его детства остаются первое и третье воздействия: всеобщей любви и баловства и женского общества. К ним присоединяются еще следующие. Прежде всего, воздействие общества, собиравшегося у Юшковых. Как мы уже отмечали, обстановка, царившая в доме Юшковых, влияла на развитие литературных наклонностей ребенка. Насколько сильно было влияние на детей, живших в доме Юшковых, царившей в нем литературной обстановки, красноречиво свидетельствует тот факт, что дочери Юшковой: Анна, вышедшая замуж за Зонтага, и Евдокия, вышедшая замуж за Елагина, сделались писательницами. Совершенно верно отмечает Я. Е. Грот, что "все окружающее Жуковского в детстве способствовало к развитию в нем литературного направления и страсти к авторству".

Каковы были литературные влияния, обнаружившиеся в детских его произведениях? Этот вопрос, как мы уже отметили, рассмотрел проф. В И. Резанов. Он отмечает два влияния: псевдоклассицизма, который держался тогда на сцене, и нового сентиментального течения. "То, что мы знаем о детском спектакле Жуковского, — говорит исследователь, — совершенно определенно указывает на ту область литературы, под влиянием которой находился в то время наш поэт... "Камилл", насколько можно о нем составить представление по воспоминаниям А. П. Зонтаг, носит на себе типические внешние признаки псевдоклассической пьесы: действующими лицами выведены легендарный герой, героиня-царица, высшие сановники; играет роль вестник, сообщающий об исходе главного события — битвы, которое совершается за сценой; местом действия избран Рим; в основу пьесы положено quasi-историческое предание, осложненное однако введением вымышленных лиц, ход событий произвольно видоизменен; происшествия так быстро следуют одно за другим, что нарушения закона пресловутых единств не заметно, хотя юный драматург едва ли думал и о соблюдении его". Влияние нового литературного течения сказалось на второй пьесе: "Г-жа де ла Тур", содержание которой, как мы уже отметили, заимствовано из сентиментально-идиллической повести Бернарда де Сен-Пьера "Павел и Виргиния".

Обстановка в доме Юшковой способствовала развитию в нем любви к театру: Юшкова, как мы знаем, увлекалась театром. Это было второе воздействие, присоединившееся к тем, которым подвергался Жуковский в родительском доме. Любовь к театру была одной из важнейших черт личности Жуковского, он всю жизнь увлекался театром, написал несколько комедий для домашнего театра Плещеевых. Наконец, нельзя пройти мимо воздействия Ф. Г. Покровского, о котором мы говорили выше. Мы определили его влияние, как гуманизирующее, развивающее нежную душевную организацию. Итак, вот важнейшие воздействия на Жуковского в детстве: 1) природы, 2) любви и всеобщего баловства, 3) женского общества, 4) литературы, 5) театра и 6) Ф. Г. Покровского. Читателю теперь ясно, что эта обстановка не может быть признанной в общем неблагоприятной: детство много дало ребенку. Обстановка детства определила уже душевный склад и наклонности ребенка: природа, любовь окружающих, женское общество развивало нежную, поэтическую, сентиментально настроенную натуру, которой был наделен поэт от природы, в чем можно видеть наследственность от матери.

Женское общество, окружающее поэта, имело громадное значение в направлении его литературного творчества. Это прекрасно подметил К. К. Зейдлиц. Упоминая, что первая литературная неудача сильно подействовала на Жуковского и что он с тех пор прежде, чем предать свои литературные произведения гласности, отдавал их на обсуждение окружавшим его друзьям — девочкам, К. К. Зейдлиц говорит: "Нежная критика самого содержания его произведений и природное чутье изящной формы со стороны девственного ареопага, который окружал поэта, направили его на путь целомудренной и задумчивой лирики... Сочинения, не получившие одобрения от... приятельниц, были изменяемы или устраняемы вовсе. Вот почему муза Жуковского являлась н